Как показала программа фестиваля (мы уже вышли на финишную прямую, поэтому некоторые обобщения допустимы), провинциальный российский театр (чисто географическое определение) принял язык мультимедиа. В каждой второй постановке использованы видеопроекции. Другое дело, что язык этот не прививается «традиционной» театральной форме, но накладывается поверх. Отчего видео часто выглядит как грубое режиссерское комментирование или вовсе как элемент, разрезающий целое спектакля.
Этот поиск новых сценографических, визуальных средств выразительности, пожалуй, — единственный элемент «нового» театрального языка. В этом нет негативной оценки — фестивальная афиша собрала крепкие интересные «психологические» и наративные спектакли. Главное их достоинство — серьезные актерские работы, характерные, выразительные образы, которые удается создать исполнителям. Но есть два спектакля, сочиненные на ином театральном наречии. Уже само их присутствие в программе делает честь фестивалю, который представляет зрителям разный театр. Мы уже рассказывали о спектакле «Вдребезги!» новгородского театра «Малый», который построен как рондо, существует по законам скорее музыкальным. Внутри супрематической сценографии действуют пять артистов. Их пластика отрывиста, резка. Движения подчинены стихотворному ритму (пусть и строгие линии, прямые углы, заданные сценографией, то и дело нарушаются слишком округлыми позами, нелинейной траекторией движения по сцене). Голоса актеров омузыкалены — почти каждый слог обретает особое звучание, вплетается в общую партитуру.
На ином театральном языке говорят израильские артисты, которые привезли на фестиваль спектакль «Марафон». Жизнь как вечное движение по кругу — метафора понятная с первых минут спектакля, где трое артистов-атлетов бегут по пяточку сцены в окружении зрителей. Перформеры прерывают движение означенными позами. Они как будто разучивают вместе с публикой пластический язык, где группировка с закрытой руками головой значит «граната», скорбная поза с опущенными глазами и заведенными за спину руками — «помним», гусиный шаг с размашистыми движениями руками — «вперед», etc. Когда язык усвоен, фигуры повторены не меньше десятка раз в разном порядке, перформеры чередуют их без объявления. Пластической предложение, положенное на ритм бега по кругу, — картинка жизни современного Израиля, где ощущение опасности, страх перед смертью смешивается с абсолютно бытовыми вещами — склоками в пробке, танцами, etc.
Драматургическая основа этого спектакля — личные истории трех исполнителей. Илья Доманов эмигрировал в Израиль и теперь старается ассимилироваться в обществе, в том числе, через своего ребенка. Галь Шамай сосредоточен на травматическом опыте службы в армии, где его долгое время считали слабаком. Майрав Даган переживает из-за проблем с произношением, еще один повод для страданий — ее семья относится к «скорбящим», погиб один из ее близких родственников, поэтому девушка то и дело пересказывает, как проходила церемония прощания.
В этом спектакле физическое присутствие исполнителей, изменение состояния их тел, которые сталкиваются с серьезной нагрузкой — перформеры бегут без остановок почти час — становится значимым элементом. Они подвергают себя испытанию, похожее переживает и зритель: нас укачивает от монотонного движения, время от времени становится скучно, тяжело наблюдать за однообразным действием. Загнанность тела, навязанная система существования — непреодолимое препятствие, источник конфликта, который складывается в спектакле.

Перформеры дают почувствовать зрителю монотонность действия, бегут в едином темпе достаточно долго (в какой-то момент сложно определить, сколько минут прошло). Напряжение тела постепенно увеличивается, они наращивают темп, меняют характер движения. Подключают голосовое воздействие — выкрикивают команды: «Эвакуация», «Огонь» и другие. Все еще двигаясь по кругу, они разыгрывают воздушную атаку и гибель солдат. Но после этой эмоциональной точки действие расслаивается.
Галь Шамай сходит с дистанции. Перформер озвучивает вопросы уже разлитые в зале: зачем и куда мы бежим? за что зрители заплатили деньги? Действие приобретает новое значение — становится не только посвящением современному Израилю, но и акцией против «традиционного» театра: в какой сценической форме можно сегодня говорить о войне? Но, как и другие смысловые линии спектакля, эта звучит несколько наивно, как-то слишком просто, как будто зрителям пытаются объяснить то, что давно открыто и известно. После короткого диалога тему бросят, она прозвучит лишь в конце, «коде» спектакля, когда Илья поднимет тост за Станиславского, Немировича-Данченко и весь психологический театр.
В какой-то момент ритм бега, который и держит спектакль, растворяется. В действие вмешивается личное противостояние артистов. Они больше не обращаются к залу, не пытаются установить с ним личный контакт, как в одном из первых эпизодов, когда перформеры просят у зрителей мобильные телефоны и начинают с них звонить семье, снимать видео, делать селфи. Живое действие, преображающее реальность, работающее с ней как материалом, превращается в закрытое представление, где герои играют сочиненные роли. Действие снова набирает напряжение, когда перформеры возвращаются к телесности. Некомфортно, даже страшно становится, когда в тройке неожиданно возникает возможность насилия: двое крупных мужчин начинают зажимать женщину. Физического воздействия нет, только преследование, опасность. Замкнутая система, до того не имевшая плюса или минуса, становится отрицательной, пугающей. Перформеры делают попытку «расширить» неприятное наблюдение за девушкой. Указывая на нее пальцами, они кружат, не отрывая взгляда от жертвы. По сути, Илья и Галь объединяются с публикой. Мы все рассматриваем Мейрав Даган, которая оказалась под прицелом. Это мы превращаем ее в жертву, объект исследования. Мы тоже виноваты в ее комплексах по поводу внешности, произношения и т.п. Мы не оставляем ей пространства для свободного существования.
К финалу спектакль выходит к драматической коде, вновь сбивающей ритм движения. Мейрав повторяет строчки скорбной песни, напевает русскую тему Илья, выкрикивает отдельные слова Галь. Но зрителя не подводят к напряжению финальной сцены хаоса. Более того, кажется, что спектакль резко поменял закон существования, решил сменить язык в самом конце. Поэтому настоящим финалом становится возвращение темпа и действия: пока последний зритель не уйдет из зала, марафонцы не остановятся.
​
Анна Горбунова

 

Израильский «Марафон» стал одним из самых необычных спектаклей VII международного фестиваля «LUDI 2017»

Постановка режиссёра Аарон Исраэль обозначена как спектакль-состязание. Аудитория не просто наблюдает за происходящим — она принимает некоторое участие в процессе, поэтому все зрители находятся максимально близко к действию, на расстоянии вытянутой руки.

Когда спектакль-состязание начался, зрители окончательно убедились, что им предстоит участвовать в чем-то действительно необычном, и даже странном. Марафонцы, двое мужчин и одна женщина, бегут по кругу, по очереди выкрикивая по слову: «Меняем», «Вперёд», «Девка», «Граната», «Ора». За каждым из слов следует определенное движение. Постепенно меняется ритм музыки, бегущие немного ускоряют темп, добавляя новый ряд слов и соответствующих им движений: «Хасиды», «Граната», «Память», «За мной», «Мемориал». Круг за кругом появляются новые слова и образы.

Первые несколько минут зритель в недоумении: что происходит? Так будет весь спектакль? Зачем они бегут без остановки? Зачем выкрикивают эти слова? Что они значат? Как понимать эти движения? Кого играют актёры?

И вдруг марафонцы, не сбавляя темп, начинают рассказывать о себе, на бегу заглядывая зрителям прямо в глаза. Становится понятным, что играют они самих себя. Мы узнаем, что одного из мужчин зовут Илья, он эмигрировал в Израиль и пытается освоиться на новом месте, у Ильи есть семилетний сын. Имя женщины Мейрав, её тяготит то, что она не служила в армии, занимаясь танцами. Поэтому, она как бы оправдывающимся тоном твердит зрителю, что в её семье тоже есть погибшие. «У меня скорбящая семья», — несколько раз повторяет Мейрав. Второй мужчина, Галь, делится переживаниями, связанными с войной и армией, где ему приходилось нелегко.

Марафонцы, не останавливая свой вечно движущийся круг, активно вовлекают в него зрителей: берут у них мобильные телефоны, чтобы кому-то позвонить, снимают себя на камеру, внезапно предлагают кофе или чизкейк, интересуются, не кружатся ли наши головы от их вечного бега. И головы зрителей действительно кружатся и даже начинают болеть. На эмоциональном уровне аудитория полностью погружена в атмосферу, созданную участниками марафона.

Актеры говорят на трёх языках: иврит, английский и русский. Но едва ли нужно знать какой-то из этих языков, чтобы разгадать метафору режиссёра: зрителю не нужно обращаться к субтитрам, чтобы понять, что наша жизнь — это бесконечный бег по кругу. Все мы бежим этот марафон, и даже наши самые глубокие переживания и личные проблемы не заставят нас остановиться, нарушить этот чётко отрепетированный, налаженный, осознанный бег по кругу. И все, что с нами происходит не выходит за рамки этого круга. Ссоры, соперничество, влечения, сопереживание — всё происходит внутри него. Разумеется, изменчивость человека, его подверженность психологическому влиянию со стороны способствуют изменению привычного хода жизни, порождают путаницу и панику среди «бегущих», расстраивают круг, но ни в коем случае не останавливают его движение.

Так происходит и с тремя марафонцами на сцене: они начинают спорить друг с другом, проявлять характер, трепать друг другу нервы. Обстановка накаляется. И вдруг происходит что-то из ряда вон выходящее. Галь прекращает бег. Более того, он осмеливается произнести вслух давно назревающие вопросы. Зачем мы бежим? Кто побежит после нас? Когда я буду делать то, что я хочу? Ответ следует вполне исчерпывающий: «Это наша работа, за это платят деньги, мы должны довести дело до конца». Ничего не поделаешь — Галь вынужден вернуться в строй. Но вскоре не выдерживают и оставшиеся двое: сначала останавливается Мейрав, делится с нами той самой историей-оправданием о своей «скорбящей семье», затем на некоторое время с дистанции сходит Илья — рассказывает зрителю о своем сыне, произносит тост за Станиславского, Немировича-Данченко, за русский психологический театр. В итоге бег возобновляется.

Всё как в жизни: устаём от однообразия, маемся от круговой поруки, сходим с дистанции, но всё равно возобновляем бег по кругу, осознавая невозможность вырваться из этого круга. Платят ли нам за это деньги или что-то ещё, но мы бежим. Бежим и боимся остановиться.

Возможно, израильский зритель понял бы немного или гораздо больше, чем зритель российский, в силу того, что режиссёр затронула в спектакле ряд национальных проблем, проблем именно израильского общества. Но основной смысл спектакля, идея бесконечного бега по кругу ясны и нам. Не понятно одно: стоило ли это таких физических затрат? Стоило ли ради этого радикально менять привычную нам форму театра?

Заканчивается спектакль-состязание тем же, с чего и начался: размеренный бег по кругу. «Меняем», «Вперёд», «Девка», «Граната» и так далее. Актеры продолжали бегать до тех пор, пока последний зритель не покинул зал. Зрители, в свою очередь, уходили с озадаченными лицами: одни задавались вопросом: «А спектакль ли это был? Или какая-та другая театральная форма?» Другие решили, что «Марафон» находится между спектаклем и перформансом. А третьи и вовсе не спешили думать о смысле увиденного, так как в первую очередь, они искренне переживали за здоровье актеров: нарезать круги по сцене целый час, произносить при этом текст и даже петь песни — это наверняка нелегко.

Ясно одно, спектакль-состязание «Марафон» — это вызов! Вызов традиционному театру, вызов зрителю, самим актерам. Сегодня такой спектакль в большинстве случаев рискует остаться непонятым, но кто знает, чего потребует душа зрителя завтра?

P.S. Создателей спектакля «Марафон» оргкомитет фестиваля «LUDI 2017» наградил специальным дипломом за поиск новых выразительных средств.

Лариса Курмес http://www.infoorel.ru/news/news.php?news_id=44456