О фестивальных спектаклях
Небѣсный лiтературный салонъ
«Сохрани мою речь навсегда...»
Осип Мандельштам
Осип Мандельштам
В сценографии Игоря Семенова цветовая гамма включает «целые» тона, без оттенков: три облака цветов заката — красного и оранжевого — выстроились над сценой в истинно супрематическую композицию. Костюмы актеров не имеют иных цветов, кроме черного и белого. Торжествует аскетический абсолют цвета, манифестированный Малевичем.
И команде спектакля «Вдребезги!» — режиссеру Надежде Алексеевой и пяти актерам — большего и не требуется. Они сочинили спектакль, который нужно не только видеть, но и слышать. Что видеть? Динамику, обусловленную стремительным движением линий геометрических фигур: ни одной подчеркнуто живописной, статичной, «картинной» мизансцены в спектакле нет. Что слышать? Красивые известные стихи, но не только: претворяется в жизнь сложнейшая звуковая партитура, куда входит использование сцены и виолончельной деки в качестве перкуссионных инструментов, атональные виолончельные партии (Пендерецкий бы не постеснялся) — все это служит аккомпанементом стихам.
Аккомпанементом, но не фоном, который превращает происходящее в мелодекламацию! Например, актер Алексей Коршунов почти пропел стихотворение Гумилева «Жираф»: в его исполнении не было звуковысотного интонирования по нотам, но была явная свинговая ритмическая организация. Наконец, партитура включает исполнение футуристической звукописи (главным образом актрисой Мариной Вихровой, отвечающей за виолончель) и имитацию звуков поезда при помощи свистка, стуков по деке виолончели и дроби туфель для степа.
Главный вопрос: кого играют актеры? Можно усмотреть какое-то внешнее сходство артистов с поэтами Серебряного века. Высокий стройный Андрей Данилов большей частью в силу природной внешности похож на Даниила Хармса — щеки впалые, контуры лица удлиненные. В игривом образе актрисы Кристины Машевской угадывались Тэффи и Цветаева одновременно — обе всю жизнь оставались девочками-идеалистками со своими страстями и добродетелями, мотивы которых нам сложно понять, но которые присущи всем...
Но вот все это не то. Актеры не играют поэтов. Их реплики — это стихи и только стихи. Вопрос в предыдущем абзаце, таким образом, требует правки: что играют актеры? Думается, что не людей. Каждый из них был в своей игре воплощением чувства, эмоции, образности исполняемого стихотворения, но он не играл человека, который исполняет стихи. Все говорит о том, что связь героя со стихотворением происходит без какого-либо опосредования. Возникает вопрос: может, актеры — это просто чтецы? Я говорю: нет! Новый вопрос: тогда, может быть, актеры играют текст? Я говорю: нет! Потому что это абсолютно то же самое, что и работа чтеца.
Теперь я должен на полном серьезе удариться в настоящую мистику. По-моему, актеры из плоти и крови становятся нематериальной составляющей читаемого текста: они воплощаются в тексты своих стихотворений — не лирических героев, не персонажей, не конкретных образов, но в настроение, в эмоцию, в смысл, доведенный до самых широких оснований. И этому служит все: и сценография, и сложная звуковая партитура.
И вот совокупностью нематериальной подоплеки стихотворений режиссеры и актеры определили для себя понятия души и духа и...сыграли это. Жанр спектакля обозначен как «поэзия в изгнании». Так вот, оказывается, изгнать можно не только человека: искусство, не понимаемое в материальном мире, вынуждено уходить в эмпиреи, в область чистого искусства ради искусства. Здесь нет автора, здесь есть именно его душа в каждом творении. Душа-творение и говорит сама о себе с нами и с другими душами-творениями. Если есть на небесах свои литературные клубы, то в них говорят именно эти незримые создания, сотканные из чувств и смыслов.
Наконец, я подошел к названию спектакля: «Вдребезги!». Оно, на мой взгляд, определено не только внешней стилизацией публичного творчества футуристов, требующего краткости и восклицания, дающих пощечину общественному вкусу. Не авторы были едины, но их Дух был един. Не авторы расходились, но Дух раскалывался, и осколки его, становясь самостоятельными, оставались наедине с собой. Актеры говорят не друг с другом — они говорят в зал, но души, ими сыгранные, ведут нескончаемый диалог.
Так же общались в тяжелые времена души Мандельштама и Ахматовой. В 1931 году Мандельштам написал:
«Сохрани мою речь навсегда...»
Эти слова говорил не человек, но его устами — вся русская литература, ее великий Серебряный век. Спустя десять лет Ахматова ответила:
«И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое Русское Слово!».
Этот спектакль был настоящим актом незабвения.
И команде спектакля «Вдребезги!» — режиссеру Надежде Алексеевой и пяти актерам — большего и не требуется. Они сочинили спектакль, который нужно не только видеть, но и слышать. Что видеть? Динамику, обусловленную стремительным движением линий геометрических фигур: ни одной подчеркнуто живописной, статичной, «картинной» мизансцены в спектакле нет. Что слышать? Красивые известные стихи, но не только: претворяется в жизнь сложнейшая звуковая партитура, куда входит использование сцены и виолончельной деки в качестве перкуссионных инструментов, атональные виолончельные партии (Пендерецкий бы не постеснялся) — все это служит аккомпанементом стихам.
Аккомпанементом, но не фоном, который превращает происходящее в мелодекламацию! Например, актер Алексей Коршунов почти пропел стихотворение Гумилева «Жираф»: в его исполнении не было звуковысотного интонирования по нотам, но была явная свинговая ритмическая организация. Наконец, партитура включает исполнение футуристической звукописи (главным образом актрисой Мариной Вихровой, отвечающей за виолончель) и имитацию звуков поезда при помощи свистка, стуков по деке виолончели и дроби туфель для степа.
Главный вопрос: кого играют актеры? Можно усмотреть какое-то внешнее сходство артистов с поэтами Серебряного века. Высокий стройный Андрей Данилов большей частью в силу природной внешности похож на Даниила Хармса — щеки впалые, контуры лица удлиненные. В игривом образе актрисы Кристины Машевской угадывались Тэффи и Цветаева одновременно — обе всю жизнь оставались девочками-идеалистками со своими страстями и добродетелями, мотивы которых нам сложно понять, но которые присущи всем...
Но вот все это не то. Актеры не играют поэтов. Их реплики — это стихи и только стихи. Вопрос в предыдущем абзаце, таким образом, требует правки: что играют актеры? Думается, что не людей. Каждый из них был в своей игре воплощением чувства, эмоции, образности исполняемого стихотворения, но он не играл человека, который исполняет стихи. Все говорит о том, что связь героя со стихотворением происходит без какого-либо опосредования. Возникает вопрос: может, актеры — это просто чтецы? Я говорю: нет! Новый вопрос: тогда, может быть, актеры играют текст? Я говорю: нет! Потому что это абсолютно то же самое, что и работа чтеца.
Теперь я должен на полном серьезе удариться в настоящую мистику. По-моему, актеры из плоти и крови становятся нематериальной составляющей читаемого текста: они воплощаются в тексты своих стихотворений — не лирических героев, не персонажей, не конкретных образов, но в настроение, в эмоцию, в смысл, доведенный до самых широких оснований. И этому служит все: и сценография, и сложная звуковая партитура.
И вот совокупностью нематериальной подоплеки стихотворений режиссеры и актеры определили для себя понятия души и духа и...сыграли это. Жанр спектакля обозначен как «поэзия в изгнании». Так вот, оказывается, изгнать можно не только человека: искусство, не понимаемое в материальном мире, вынуждено уходить в эмпиреи, в область чистого искусства ради искусства. Здесь нет автора, здесь есть именно его душа в каждом творении. Душа-творение и говорит сама о себе с нами и с другими душами-творениями. Если есть на небесах свои литературные клубы, то в них говорят именно эти незримые создания, сотканные из чувств и смыслов.
Наконец, я подошел к названию спектакля: «Вдребезги!». Оно, на мой взгляд, определено не только внешней стилизацией публичного творчества футуристов, требующего краткости и восклицания, дающих пощечину общественному вкусу. Не авторы были едины, но их Дух был един. Не авторы расходились, но Дух раскалывался, и осколки его, становясь самостоятельными, оставались наедине с собой. Актеры говорят не друг с другом — они говорят в зал, но души, ими сыгранные, ведут нескончаемый диалог.
Так же общались в тяжелые времена души Мандельштама и Ахматовой. В 1931 году Мандельштам написал:
«Сохрани мою речь навсегда...»
Эти слова говорил не человек, но его устами — вся русская литература, ее великий Серебряный век. Спустя десять лет Ахматова ответила:
«И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое Русское Слово!».
Этот спектакль был настоящим актом незабвения.
12.06.2017
Автор: Игорь Шоленко
