Кто такой Генри Чинаски? Знатный отморозок и недоразвитый идиот. Грязное животное с хроническим спермотоксикозом помноженным на алкоголизм. Ничего личного! Альтер-эго Чарльза Буковски, постоянный герой его рассказов, и сам себя таковым считает. Кто сделал его таким?
Ана Батева, режиссер спектакля, сформулировала главный конфликт в жизни Генри — конфликт с отцом. В рассказе-исповеди, в который превращается речь сына над гробом старика, — история взросления героя под давлением и вопреки домашнему тирану, главным инструментом воспитания который считал ежедневную порку. Когда Чинаски-мл. научился давать сдачи, у отца остался инструмент похлестче — презрение к отпрыску, и бесконечное количество доказательств его никчемности. Есть ли у этой истории «другая сторона»? Бог весть... Спектакль Батевой монодраматичен: образы домочадцев и знакомых, диалоги с которыми в лицах разыгрывает герой Василя Дуева, — производные его памяти. Женщины в воспоминаниях Генри всегда омерзительны. Они либо истеричные курицы, как мать, либо похотливые самки, как любовница отца Бетси. Тем более нет ни одной мужской фигуры, вызывающей уважение.
Вводит в ступор манера игры Василя Дуева. Чрезмерная, утрированная, похожая даже не на паясничанье, но на истерику. Слезы, пот, оторопь в глазах существуют пополам с сотрясающим смехом, вызовом, намеренной провокацией. Актер падает на пол на авансцене и заливается слезами, изображая мать героя. Он почти ни на секунду не останавливается, характер движений напоминает смятение раненного животного в клетке: он кидается на прутья, бьется о них всем телом и истошно вопит. Дуев старается убедить зал, что это поведение непроизвольно, что это — припадок от ударившей в голову мысли: теперь в присутствии отца, пусть и почившего, можно сказать об обидах, презрении, ненависти. Бесы Чинаски выскакивают на сцену.
За происходящим сложно наблюдать. Омерзение вызывают (у преимущественно женской аудитории) большая часть тем: первый секс, мастурбация, пьянство, драки с отцом. Дуев изображает каждое действие также откровенно, как рисует их в рассказах Буковски. Мокро, душно, скабрезно. Кажется, что взятая почти в самом начале истерическая нота не развивается, звучит монотонно высоко. Режиссер подкрепляет ее еще и сценическими приемами. Пока зрители занимают места, звучат низкие ноты горлового пения, внимание тут же сосредотачивается на двух вещах: выхвачено фиолетовым софитом гробе в глубине сцены и мечущейся фигуре мужчины в темных очках. Режиссер будто заранее снимает интригу: музыка создает полумистическую атмосферу, готовит к откровению. Готовится к нему и Генри-Дуев. Он идет наперерез входящей толпе зрителей, занимает то одно, то другое место в зале. Ему неуютно на похоронах отца. Он даже решает сбежать, вместо того, чтобы произнести речь. Но собирается с силами, наконец, взбегает на сцену, подходит к гробу и начинает затяжной монолог.

Но у спектакля Баевой все же есть выверенный драматический рисунок. Кульминационный момент решен как длинная пауза — после непрерывно крика минута тишины оглушает. Сын перестал бояться отца. Начал защищаться. Стал сильнее него. Один точный апперкот — разрядка, которую не принес ни один акт, ни одна бутылка виски. Напряжение этой минуты — в зависающем вопросе: принесет удар кратковременно расслабление или подарит герою свободу? Но никакого освобождения нет. Вся жизнь героя — нескончаемый болезненный диалог с отцом.
Принять колоссальное напряжение героя, его отчаяние можно лишь благодаря «выходам» из развязной игры, которые делает Дуев. Его герой время от времени сбрасывает маску «грязного реалиста», переходит на ровные, успокоенные интонации. Так он комментирует рассказ, как бы выдавая свой действительный взгляд на происходившее. Он искренне, стыдливо извиняется перед публикой за представление. Начинает импровизировать, например, обыгрывать субтитры, выведенные на стену справа от сцены. Что-что? На что вы это смотрите? Ах, текст. Да-да, простите, ведь здесь интеллигентная публика, а я говорю такие вещи. Извините меня. Но что же делать, если мою жизнь сломал человек, который мне ее дал? Что делать, если все «опции» нормальной человеческой жизни мне недоступны? Что делать, если мой отец отобрал у меня возможность жить?
Герой Дуева — инвалид детства. Неприятие отца, презрение, которое старик испытывает к сыну примерно равно ампутации обеих ног. У Ченаски нет опоры. Он не может встать, окрепнуть, реализовать свой интеллект (не забудем, что герой — «эстет», книгочей, в конце концов, одаренный писатель, которого печатают в популярных американских журналах). Но в жизни Чинаски-мл. — все об отце. Каждая выпитая бутылка, каждый контакт с женщиной, каждое увольнение. Они из-за и назло ему. Жизнь сына — одновременно следствие тирании отца и обвинение тирану.
​
Анна Горбунова

Буковски и «Все на столе»: болгарский моноспектакль на фестивале «LUDI 2017»

10 июня, в 4-й день фестиваля «LUDI», зрители наблюдали исповедь мизантропа у гроба отца. Театр-лаборатория «Сфумато» (Казанлак, Болгария) представила публике моноспектакль по произведениям Чарльза Буковски «Все на столе».

Спектакль в постановке режиссера Аны Батевой весьма аскетичен — чемодан в руках главного героя Генри Чинаски (исполняет Василь Дуев) — символ его неустроенности в этой жизни и гроб на столе — одна из точек недолгого притяжения главного героя к своему прошлому.

Повествование Генри эмоционально и напряженно. Кажется, что он ненавидит не только своего отца-ублюдка, который избивал его за дело и без него все детство и морально унижал его, изменял матери Генри. Решивший произнести нечто похожее на исповедь, он ненавидит каждого, о ком говорит. Свою мать не воспринимает как человека, изображая ее истеричкой. Ни одного намека на светлое в этом мизантропическом, искалеченном в глубоком детстве характере мы не увидим до конца действия. Генри не стремится выбраться из этой ямы, где самостоятельно надежно окопался.

Он, желающий стать знаменитым писателем, носится со своими рукописями в чемодане — все, что у него есть за душой. И в момент высшего проявления агрессии разбрасывает их, а затем впопыхах, по окончании своего наполненного ядом часового монолога, заталкивает обратно в чемодан и скрывается из виду.

И мерзки не подробности его юношеской мастурбации или рассуждения на тему совокупления между полами и подобные физиологические подробности. Мерзок он сам, эта его черная ненависть ко всему белому свету.

Василь Дуев и Ана Батева не смогли обойти стороной Чарльза Буковски, известного представителя «грязного реализма», соединив воедино отрывки из нескольких его произведений, сгустив краски до вязкой массы. И, пожалуй, если они ставили перед собой цель показать антигероя, то им это блестяще удалось.
Оксана ПОЛУНИЧЕВА