Вспоминаем легендарный спектакль «Завтра была война»
Сегодня исполнилось 100 лет со дня рождения Бориса Васильева, автора пронзительных книг о войне. Если кто-то их не читал, то фильмы, снятые по его сценариям, точно известны каждому. Это знаменитые «Офицеры», «А зори здесь тихие...», «Аты-баты, шли солдаты» и другие.
Борис Васильев со школьной скамьи ушел на фронт добровольцем и описал войну такой, какой ее видел и помнил. Его проза — это не просто отечественная классика, это культурный код народа.
В рамках проекта «Листая старые афиши» в честь памятной даты предлагаем вспомнить легендарный спектакль нашего театра по повести «Завтра была война» (режиссер Борис Цейтлин).
Обращаясь к прозе Василя Быкова, Бориса Васильева и Вячеслава Кондратьева, постановщики спектаклей Юрий Копылов и Борис Цейтлин не довольствовались существующими инсценировками, они монтировали эпизоды не последовательно, не по сюжету, выбирали события, соединяя их контрастно: мирная жизнь разрушалась военным событием. Сцена лирическая соседствовала с высокой патетикой подвига. Этот ассоциативный прием заставлял зрителя смотреть спектакль в напряжении, думая, размышляя о жуткой нелепости, неестественности для нормального сознания состояния войны, разрушающей счастье, на которое человек имеет право. Лаконичная и образная сценография выявляла острую конфликтность действия. Свет на маленькой сцене делал чудеса, формируя то или иное пространство. Точная звуковая партитура, образная мизансцена — язык спектакля, типичный для режиссуры молодежного театра 70-х годов.
Спектакль-притча «Завтра была война» выстроен с математической точностью. Режиссер Борис Цейтлин не допускает двойственности толкования событий и слов. Здесь все уравновешено, все имеет начало, середину и конец.
Принцип фотографии, только ожившей, использует режиссер в первом акте, когда заявляет тему спектакля. Зрители как бы перелистывают страницы альбома, иногда внимательно вглядываясь в лица героев. Часто страницы перелистываются в быстром темпе. Тогда массовые сцены становятся объемными, приобретают чуть ли не силу кинодокумента. И снова возникают стоп-кадр и замедленная съемка, чтобы зритель понял, на что нужно обратить особое внимание.
Доверившись лирической исповеди-повести, поверив в документальность событий, произошедших в 9 «Б» классе энской школы энского города, театр позволил себе большую открытость, ясность, досказанность, опираясь на документы и факты, порой более надежные, чем память одного человека. Для молодых зрителей документом времени становится сам спектакль, его тональность, интонация, настроение — все, что составляет его воздух.
Не поняв этого времени, не ощутив его хотя бы, нельзя понять, почему у героини Е. Успенской — партийного работника Поляковой — только один раз за весь спектакль смягчается голос и перестает судорогой сводить лицо.
Когда актриса, чуть забегая вперед, расскажет, что товарищ Полякова погибнет во время войны, храбро сражаясь в немецком тылу вместе с дочерью, мы вдруг остро почувствуем, как полегчало этой женщине, как просветлилось ее сознание в новых нелегких испытаниях. Ведь мы видели, какой пустыней становилась душа этого бойца гражданской, бойца индустриализации, уже не говорящей, а заклинающей себя и других: «Текущий момент архисложен. Справедливо то, что полезно обществу: человека вообще нет, есть гражданин». Из эпизода в эпизод она боролась бесстрашно с отчаянием, как подобает бойцу.
В спектакле каждый проходит путь заблуждений, познания и прозрения — путь, оплаченный кровью.
Спектакль далек от лозунговой звонкости, его интонация, живая и подвижная, постоянно напоминает о том, что не вытеснить чистоту неведения горечью познания, не свести жизнь к формуле.
В одной из лучших, кульминационных сцен спектакля сливаются воедино различные потоки, чтобы образовать единый и неделимый поток жизни: тихо замерла в левом углу у портала юная парочка — Зина и Юрка в предощущении первого поцелуя; кружится лихо бесшабашная Роза, распевая на собственной свадьбе с гостями в рабочем общежитии; бесшумно, тенями, подняв воротники, проходят под покровом ночи незваные гости в дом Люберецких, и Викин отчаянный крик обрывается грубым окриком; а в эти же самые минуты справа на просцениуме мать и дочь Поляковы продолжают жесткий спор о презумпции невиновности: старшая, уже почти парализованная страхом за дочь, младшая, еще не подозревая, как далек их спор от сугубо теоретического.
Военные спектакли Орловского ТЮЗа пользовались успехом. М. Осипов писал: «Спектакли нового театра дают пищу для размышлений и критикам, и зрителям. Споры о спектаклях, поставленных и сыгранных на его маленькой сцене, возникают везде. Эти споры — свидетельство популярности театра. Давно отвыкли мы, чтобы зритель ходил не на пьесу, не на актера, а в театр. И когда зритель, плачущий, смеющийся, устраивает десятиминутные овации, начинаешь вспоминать, когда же такое было. Перебираешь — и не припоминаешь».
Новый театр завоевывал зрителя, формировал его мироощущение, заставлял по-новому смотреть на события минувшего, пробуждал самые острые ощущения и наводил на серьезные мысли о жизни, о человеке.
Использованы материалы Людмилы Васильевой, опубликованные 30 июня 2005 года
21.05.2024
