Послесловие к фестивалю

Обзор Ольги Судариковой по итогам VII Международного фестиваля камерных и моноспектаклей LUDI в еженедельнике «Орловский Вестник»

Обзор Ольги Судариковой по итогам VII Международного фестиваля камерных и моноспектаклей LUDI в еженедельнике «Орловский Вестник»

Одна, но пламенная страсть

Открывая 7-ой Международный театральный фестиваль камерных и моно спектаклей «LUDI», его директор, худрук «Свободного пространства» Александр Михайлов сказал, что в этом году театральный праздник с многозначительным названием сделает акцент не на своей игровой составляющей, а на людях.
Орел действительно встретился с Людьми, ранее — незнакомыми, но теперь — неразрывно близкими. Актеров, режиссеров, зрителей объединило искусство и реальность, страдание и очищение... Но первую скрипку в общем настроении — непростом, драматичном, заставляющем думать — все же играла любовь.

Верю в нее, как в бритву

Государственный театр «Суббота» из Санкт-Петербурга поведал зрителям «Пять историй про любовь» (Гран-при фестиваля) и много всего про жизнь.
В основу постановки режиссера Татьяны Ворониной легла пьеса Елены Исаевой. Спектакль запомнился и остался в душе ощущением светлой радости и благодатной печали. Затронул самые тонкие и звонкие струны. Его герои словно делают ряд недолгих остановок в бесконечной погоне за счастьем. Искренние незамысловатые воспоминания, рассказанные на бегу, полны предвосхищения и надежды, возможно, грусти, боли, но никогда не сожаления. Чемоданно-литературная канва сценического повествования обрамляет отдельные эпизоды жизни маленькой (Кристина Якунина) и большой (Анна Васильева) Лены в бесценные картины музея человеческой души. Здесь нет статики, второго шанса и плана. Нужно жадно хватать возможность уловить, запечатлеть, понять. Стучат колеса поезда, музыка звучит, снег идет, все стремится и уносится. Живи сейчас! В череде событий, радостей и разочарований видится священная неразрывность времен, героев, поступков, актеров и зрителей. Актеры, такие разные, плетут клубок судьбы, как мифические парки. Достигают апогея интимности во взглядах и жестах, балагурят, не пытаются сдерживать слезы, прощают, удивляются. Главное, всем существом понимают, что говорят и что делают, проживая на сцене сокровенное, родное.
Моноспектакль «Это я — Эдит Пиаф» Вологодского Камерного Драматического Театра — тоже про любовь — в образе сильной и слабой, простой и необыкновенной женщины, которая любила, страдала и пела — как дышала. Героиня заслуженной артистки России Ирины Джапаковой, сотканная из фактов биографии неповторимой певицы, литературных размышлений Нины Мазур и режиссерского видения Якова Рубина, не могла оставить равнодушными. Монолог о жизни, полной радости творчества и отчаяния потерь, Пиаф начинает с совершенно неожиданных слов: «Я умру». Рефрен этого трагического ожидания, словно страшная констатация будет пронизывать весь спектакль. Но вместе с тем он рождает истину и доверительность в наивысшей степени. Героиня со страстью хочет вписать собственную маленькую жизнь в историю огромного мира, опасаясь остаться непонятой. Черным скотчем на стене она выводит свое имя. Неблагозвучие этого жуткого скрипа контрастирует с богатством вокала, как рождение и смерть, горе и радость. Порой воспоминания приносят не то, что душевную — физическую боль певице, прошедшей путь от маленького воробышка, до прекрасного лебедя... Черного...

Обязательство счастья

Спектакль «Мой бедный Марат» Московского театрального центра «Вишневый сад» — больше, чем любовный треугольник, хотя действо в пьесе Арбузова строиться именно на чувствах троих. Ансамблем виртуозно руководит режиссер-постановщик Вера Анненкова.
Война сожгла все без остатка, но она не властна над светлыми сильными чувствами — «удачливой» Лики (Алина Мазненкова) и «веселого» Марата (Михаил Маликов). До срока повзрослевшие, привыкшие ко всему, даже к смерти люди теперь вместе. Но вот готовы ли они понимать друг друга, противостоять собственной гордости и великодушию... Актеры вдохновенно и трепетно показывают, как персонажи отогреваются, когда закончилась тишина одиночества. На волнах неистового океана горя кружится лодка, в которой двое счастливы. И совершенно в этом невиноваты. В уютное логово волей судьбы попадает Леонидик (Максим Дементьев). Ревность сначала кажется даже комичной, забавной, пока не понимаешь, сколь серьезны ее муки. Далее в спектакле рефреном, как разрывы мин: выбор, выбор, выбор. Психологизм, завязанный на общечеловеческой трагедии, переходит в разряд личностного. В обыденных для своей эпохи и страшных для человечества ситуациях актеры проносят вечную мысль: люди должны жертвовать чем-то для окружающих и при этом всегда хранить верность мечте. Эти слагаемые парадокса счастья порой настолько противоречат друг другу, что уравнение не имеет решений.

Любая любовь, любая

Театр «Свободное пространство» в «Клятвенных девах» («лучший актерский ансамбль») возвел любовь до наивысшей степени жертвенности. Режиссер Владимир Ветрогонов своих героинь при первом сближении со зрителем рисует скорее как плодородную пашню, в которой от многовековой засухи томятся так и не проросшие зерна чувств. Для всех изголодавшихся по счастью этот неурожай оборачивается ненавистью, словно червь, подтачивающей изнутри.
В семье бурнеши дяди Кеки (заслуженная артистка России Нонна Исаева) уже давно одни тени: сестра Теута (заслуженная артистка России Маргарита Рыжикова), спасающаяся от мира таблетками и алкоголем, племянница Лири (Виктория Саленкова), прикованная к инвалидному креслу, Эдона (Олеся Балабанова) после потери мужа и трагической болезни сына, взявшая на себя обет полусумасшествия и немоты. Осветить непроглядную тьму колодца этих жизней должна невестка Розафа (Эльвира Кузнецова). Судьба не поцеловала дядю Кеки в макушку. Она шершавым языком слизала красоту, чувства, надежду. Заковав себя в мужскую суровость, этот персонаж слишком туго затянул железные обручи. Никто вокруг не может свободно дышать. Однако у колосса вместо глиняных ног — больное сердце. Лири каждый новый день приходится встречать, пряча за грубостью ранимость, за невинными шутками — скуку, за монотонной работой — свой внутренний мир, за независимостью — тягу к трепетной дружбе. Спектакль, как безжалостный доктор ломающий неправильно сросшиеся кости, завершает сцена своеобразного завещания дяди Кеки. Это не последние слова на смертном ложе. Это жестокая схватка со своими чувствами и чужими мечтами. Это завет любить.

Душа поэта

Постановка Орловского муниципального драматического театра «Русский стиль» имени М. М. Бахтина «И плывет корабль...» ушла от атмосферы драматизма, удивительным образом возведя красоту бунинского образа в степень. Режиссер — заслуженный артист России Валерий Симоненко переносит публику не на десятилетия назад, а в новое измерение. Его герои — творцы событий — выходят на сцену-палубу воспоминаний, располагаются, как удобно, думают, вдыхают соленый от слез и расставаний воздух прошлого. Рождается ощущение абсолютной внешней гармонии, но внутреннего успокоения персонажам вряд ли удастся достичь. Действо наполнено не только кристальной печалью и воспоминаниями, но и бесшабашной энергией, лукавым озорством, счастливым предвкушением. (Евгений Безрукавый удостоен специального приза жюри «За талантливое актерское прочтение прозы И.Бунина»).
В торжественном диссонансе с этой эссеистической легкостью и публицистической глубиной — спектакль «ВДРЕБЕЗГИ» («лучший спектакль большой сцены») Театра для детей и молодежи «Малый» (Великий Новгород) — самый будоражащий и сюрреалистичный во всей фестивальной программе. Он порожден непростой стихией поэзии Серебряного века. Ни на что не похожее содержание продиктовало форму — звучную, яркую, абсурдную, условную.
Актеры (заслуженная артистка России Любовь Злобина, Андрей Данилов, Кристина Машевская, Алексей Коршунов, Марина Вихрова) предстали на сцене с белыми неподвижными лицами, будто потерявшими выражение. И лишь только глаза танцевали удивление, любовь, жалость, боль, протест. Эти люди явно из тех, кто «отдается грозово», «ненавидит свет однообразных звезд», может найти выход «из досок водяного плен» к «моему живому раю». В сценическом мире царствовала виолончель, помогающая наладить резкость, и свисток, напротив, ломающий жуткой какофонией вдруг нечаянно возникшую гармонию. Слово, мысль, звук рождались от движения, скрипа, удара, дрожания струн. Настороженность действий переходила в безудержность страсти. Условность становилась над реальностью. Каждый контраст, каждый режиссерский прием громом отражался от стен, пола, потолка, и только после этого бил молнией в зал.
Надежда Алексеева («лучшая режиссура») собрала для своей мозаики камушки разного цвета, с острыми как бритва и аккуратно закругленными краями. В таком полотне и могильный холод, и острый вкус жизни и, главное, — движение. Жесты-конвульсии, жесты-пародии, жесты-чечетка, жесты-браво, жесты-нервно подчеркивали полетность и свободу необузданного стиха Маяковского, Крученых, Блока, Северянина, Мандельштама... Все, что делали актеры, просачивалось внутрь от удивления забывшим захлопнуть души, и потом, громоздясь там, взрывало сознание. Это ли не то самое «вдребезги» — пульс удивительного вечера!

Последняя черта

Если идти по мрачно-эмоциональной нарастающей, следующим из увиденных должен быть спектакль Калужского Областного драматического театра «Тихий шорох уходящих шагов». Режиссёр-постановщик — Иван Миневцев. Он о том, как родные люди трагически разучились слышать друг друга, как непонимание и выгода стали бичом священных семейных уз, а бытовые темы, пустые размышления заменили искренность и уважение.
Главный герой Саша (Денис Юшечкин) с одержимостью и трепетом хочет узнать, любил ли его почивший отец. Он не надеется на собственную память и восприятие мира, обращаясь для разрешения терзающего вопроса к некому загадочному специалисту, которому подвластны тайны подсознания. Так встречаются два пласта. Реальность, неприглядная, коварная, где родные дочери на могиле родителей делают печальные лица исключительно для селфи, слезы, раскаяние заменяются «общими местами»... И мир сюрреалистичный, стоящий над обыденностью, но пропитанный ее ядом. В нем для сближения людей еще больше барьеров, материализовавшихся в виде сколоченной из досок глухой стены. Спектакль пронзительно и настойчиво напомнил, как важно хотя бы изредка чистить колодец своего сердца: аккуратно пройтись по стенам жесткой щеточкой, убрать мутную ильность со дна...
Наперекор большинству спектаклей фестиваля, которые были о жизни, пусть и непростой «Череп из Коннемары» Пермского Театра «У моста» (режиссура и сценография — Сергей Федотов) стал певцом смерти: неприятной данности, но не избавления. Гротесковый психологизм на фоне черного юмора довел таинственное, порой абсурдное звучание пьесы М. МакДонаха до апогея. В ней нет чувствительных натур и тонких характеров и даже униженных или оскорбленных. Зато есть пленительная длительность и вместе с тем какая-то тяжесть мигрени в разговорах, сиюминутных перебранках, вспышках гнева, громком смехе. Зритель принимает все это без условностей и уступок, как стеклянный глаз моряка, как бородавку на носу старухи. Основная мишень спектакля — беспросветное невежество, оторванность от корней. Драматизм переплетается с темой формирующей среды: черепа на столе смотрятся страшнее, чем в гробу. Человек, выросший среди могил, будет воспринимать кладбище, как родину. Воспитывающийся среди мерзавцев, найдет мораль в их поступках. Поэтому антураж здесь в превосходной степени. Сцена словно делится на два мира, неожиданно, но верно перетекающих друг в друга: обстановка маленькой грязной комнаты и кладбище, пугающее шоковой реалистичностью. Холод тумана пронизывает до костей, скрипы кажутся воззванием мертвецов, засохшие деревья — призраками. Сергей Федотов объединил самые важные и бессмертные темы, скрестил правду с символизмом, обреченность с преемственностью.

Чтобы помнили

Но все же не пермяки дошли до Эвереста неоднозначности, а спектакль «Карамазовы» сербского Театра «Slavija». Действо началось весьма зрелищно. Громогласный стук сердца, зловещий дым и чуть ли не запах серы. Крест, составленный из металлических клеток, буквально кричал, что человек не только несет свой рок, но и является заложником судьбы. На этом фоне в атмосфере вежливого безразличия светской вечеринки герои за коктейлем говорят и об особенном сорте людей, и о воровском времени, и о России — матери и мачехе, и о бессмертии души, и о добродетели, и много еще о чем.
Режиссер Владимир Лазич выделил и провел сквозь призму своего сознания одну ключевую тему — больную любовь. Но лейтмотив так близко соседствует с размышлениями о ЗЛЕ, что две идеи буквально сливаются. Постановщик выступил своеобразным антиэкзорцистом. Он не очищает героев, вслед за Достоевским проводя их через страдания, а, напротив, словно подселяет в их тела какие-то метущиеся сущности. Оттого и любовь здесь — полное безудержное сумасшествие. Эти волны так неистово бьются, что берега реального, прозаического сосуществования людей полностью скрываются за пеной страсти. Карамазовы препарируются, как клан, как тип людей, как мучители и мученики. В образах братьев Ивана, Дмитрия, Алеши сталкиваются в хаосе, но все же просвечивают хрестоматийные идеи Достоевского. Федор Карамазов (Бранко Джурич — «лучшая мужская роль») представлен совершенно оригинально и весьма любопытно. Это некий престарелый полусумасшедший американский миллионер, глава большого бизнеса и большой подлец, которого с детьми связывают непрочные ниточки наследства. Захочет кукловод — и оборвет слабую паутинку. Он жутко подозрителен и дьявольски расчетлив, презирает всех вокруг, уважая лишь наслаждение, деньги, женщин. Упивается тем, что его не за что любить. Символизирует пришествие в город повершенных грешников то ли ангела, то ли беса. Один из наиболее ярких, хоть и отталкивающих, неожиданных, характеров в рамках режиссерского задания.
Завершил фестиваль еще один «страшный» спектакль — «Кабаре» «Big Empty Barn Productions» из США («лучший моноспектакль»). Но на сей раз душу леденили не раздробленные черепа МакДонаха, а разгромленная жизнь Берлина 1933 года. (Режиссер — Дэйв Доусон)
Актер Бремнер Дьюти рассказал написанную им самими остро-трагическую историю импресарио кабаре, который единственным уцелел из всей труппы в эпоху тотального безумия 30-ых годов. Его обращения к публике звучали зловеще и пронзительно, в них была боль, был страх, упрек, любовь. Увенчалась исповедь-отповедь пламенным личным призывом к бунту, сдержанным всегда существующей диаметральной возможностью выбора, и поддержанным многогранным талантом. Актера выхватывает из темноты и оживляет луч света точно так, как он будет выхватывать из прошлого и воскрешать своих друзей, чтобы рассказать о взаимоотношениях власти и культуры, людей и демонов, исполнить «Блюз 20 века» — гимн людей, молча созерцающих горящую деревню. Импресарио покидает оскверненное кабаре медленно, будто с корнями вырывает из сердца. И в след ему, как и ушедшему фестивалю, хочется сказать: «Спасибо за память».