Андрей Григорьев: Актерская профессия — это исповедь

Интервью артиста театра специально для СТД России

Артист Орловского театра для детей и молодежи «Свободное пространство» Андрей Григорьев в родном городе хорошо известен и любим — доказательством тому служат три премии зрительских симпатий «Хрустальная рампа». Обаятельный, пластичный, музыкальный (ведь он еще и композитор, автор музыки к почти десятку спектаклей!), органичный на сцене, он не затерялся бы и в столичных коллективах. Но он выбрал свой путь в профессии, к которой пришел далеко не сразу.

— Расскажите о своем детстве, ведь часто именно тогда формируются творческие устремления.

— Я родился в Орле, но частенько мотался с семьей в Крым, где у нас родные, благо раньше это было проще: можно было и на выходные съездить. Папа по распределению работал здесь на заводе вместе с мамой, потом она уехала на работу в Крым, а за ней и папа. Так мы с братом и путешествовали.

Мне кажется, что семья у меня очень творческая, хотя именно творческой профессией никто как раз и не занимался. Дедушка нигде не учился, но играл на всех инструментах. Просто сходу — на гармони, на аккордеоне, на гитаре, на фортепиано. У меня та же черта: я понимал любой инструмент, который брал в руки. Мне это так нравилось! А родители танцевали в народных коллективах, там и познакомились. Друзья нашей семьи — в основном оттуда же, приходя, они рассказывали про свои гастроли, поездки. Мы всегда в этом «варились». Но, когда мама попыталась меня отдать в танцевальный кружок, почему-то я там надолго не задержался. Я ведь и в музыкальной школе не учился, гитару впервые взял в 18 лет. Зато в моей жизни было очень много спорта: то один вид, то второй, то третий. Остановился я на ушу, получил звание мастера спорта. Все это помогло мне стать личностью.

​— А когда определились с профессией?

— Моя первая специальность — экспертиза и управление недвижимостью. Параллельно я получил второе образование, став учителем физкультуры, так как преподавал и тренировал детей. Закончил — и почему-то увлекся музыкой. Меня потянуло сначала в один коллектив, потом в другой — попеть с ребятами. В конце концов они мне сказали: «Если хочешь работать с нами, тебе надо учиться петь». И я пошел в музучилище. Сдуру! Поступил на отделение эстрадного вокала, где обучение строилось не по классической школе — основным направлением было пение, поведение на сцене. Я как в пучину погрузился в музыку: мне были интересны и вокал, и теория, и гармония. Мой преподаватель Валерия Викторовна Торгова работала в театре (она и сейчас музыкальный руководитель «Свободного пространства»). Там как раз ушел мальчик из хора, и она предложила мне поработать у них. А чего бы и не попеть? Давайте! Я пришел — и уже на второй день играл в «Ромео и Джульетте». Надо было проверить, как я держусь на сцене, и мне дали маленькую роль. Я должен был сказать одну фразу: «Не на наш ли счет вы грызете ноготь, сэр?», — и начать драку. Так вот сказать я этого не смог! Я развернулся, увидел софиты, зрителей — и замер. С третьей попытки кое-как произнес реплику, а дальше начался бой, меня побили, и я, слава богу, ушел за кулисы.

— Мне кажется, мысль о театральном поприще сидела во мне с самого детства. Меня тянуло на сцену, я выступал и в детском саду, и в школе. Подростком, конечно, мечтал о карьере рок-вокалиста. Попав в театр, я понял, что это именно то место, где я смогу показать все свои таланты и развить навыки: петь, танцевать, играть на инструментах, и спорт мне пригодится, и акробатика. Мне так понравилось, что я полностью ушел в эту профессию. Я ведь по первому образованию не работал, меня перекинуло в спорт, а потом в музыку. Я ни за что не цеплялся и все попробовал. Кем я только не был! И программистом, и охранником, и инструктором, и на заводе оказался. У меня трудовая книжка толщиной в три пальца. Это очень помогает в работе над ролями, дает кругозор широкий. Я видел других людей, знаю, как в какой профессии работать: как общаются тренер и преподаватель музыки, как трудятся на складе. У меня большой жизненный опыт и много разных умений, я понимаю разные миры. Театр — это ведь тоже целый мир, причем очень закрытый. Общаясь со своими прежними друзьями, я замечаю, что они во многом меня не понимают, а я их. Шутки другие, энергия... В этом плане сейчас стало тяжело.

А вот моя жена служит со мной в одном коллективе. И я даже не представляю, как бы я общался с женой — не актрисой, какие бы темы мы обсуждали? У нас в театре много семейных пар. Это удобно, хотя в каких-то вопросах бывает непросто. Но для меня так правильнее. Мы понимаем друг друга, нам не нужно гадать, выдумывать — мы все друг про друга знаем. При этом на сцене мы не любим работать вместе, хотя в жизни нам очень комфортно. Почему-то в такой ситуации ты не можешь быть искренним. С кем угодно сыграешь любовь, а Юля видит, что ты врешь.

— У вас нет актерского образования. Это проблема?

— Мне часто говорили, что я очень органичен на сцене. Но многим профессиональным актерским навыкам, базовым основам, которые изучают на первом курсе, — оценка, круги внимания — я учился лет 5, уже работая постоянно в театре и будучи плотно занятым в репертуаре. Да я и до сих пор учусь. Вот, например, спектакль «Дом, где все кувырком» я воспринимаю как школу. Постоять на сцене полтора часа, играя на разных инструментах, тяжело. И при этом все равно надо оставаться актером: все видеть, оценивать, пытаться играть драматически (хотя, может, это не так видно из зала). В общем, быть включенным в работу. Так что в чем-то отсутствие образования хорошо, а в чем-то плохо. Это просто другой путь в профессии.

Конечно, я сравниваю себя с другими. Думаю, вы поняли, что я очень люблю учиться. Мне все интересно, и у каждого человека я пытаюсь научиться тому, чего я не умею. Поскольку у меня нет профессионального образования, я всегда считал себя на уровень ниже, чем остальные актеры. И я старался подтянуться к ним, «украсть» что-нибудь. Видимо, и до конца жизни буду так делать.

— Во-первых, это уже давно не ТЮЗ: «Свободное пространство» — театр для детей и молодежи. Детских спектаклей у нас практически не было. Были молодежные, взрослые, мюзиклы, современная драма. Я раньше даже не знал такого слова, но, поработав в театре, послушав других артистов, посмотрев, понял, что значит «тюзятина». Это слово оскорбительное, и все почему-то знают, как это выглядит. Ее сразу видно, многие актеры с ней борются. На нашей сцене этого мало. Но репертуар у нас большой, какие-то постановки лучше, а какие-то хуже. Все надо смотреть — и у нас, и у других. Бывает, откровенно восхищаюсь чьей-то работой, бывает, и наоборот. Мы в Орле дружим театрами, но взаимодействуют с другими коллективами только режиссеры. Не припомню совместных проектов.

— А о городе побольше не думали? О Москве, например?

— Я часто одно время ездил туда пробоваться в мюзиклы. Проходил много туров, но, к сожалению, так и не побеждал. Хотя, может, это и к счастью. Некоторые мои друзья уехали в столицу, попали в труппы, но выходят на сцену раз в два месяца с одним спектаклем и мотаются по сериалам. В Москве очень много актеров! Коллективыбольшие, войти в них тяжело. А здесь я играю 30 спектаклей в месяц. Причем разных, они редко повторяются. Нам угаснуть не дают. Это тяжело, но в этом и прелесть. Проще выгореть, когда у тебя одна постановка. Например, большие столичные мюзиклы — это же марафон. Как ребята это выдерживают? Я был на одном таком представлении. Был конец сезона, играли чуть не каждый день. Я сидел в третьем ряду и видел, как работает кордебалет, какие у них глаза. Это было нечто! Им было уже все равно. В нашем театретакого нет. У нас сегодня отыграл роль, а завтра пытаешься вспомнить следующую, с которой выходил два месяца назад. Наверное, эта пестрота и не дает нам зачахнуть.

Самая большая проблема в региональном театре — отсутствие времени. Мы постоянно загружены, выходные проводим на работе. Да мы живем на работе! В год порой по 7 постановок. Без дела не остаешься точно. Но мы привыкли. Есть и спектакли, которые популярны по многу лет. Счастлив, что участвую в них.

— Их много. Назову «Кошкин дом», где я играю Петуха, и «Остров сокровищ», в котором у меня роль Джима Хокинса. Не знаю, есть ли в них что-то общее — об этом надо спрашивать у режиссеров. Я сам себя адекватно все равно не оценю. Да все очень люблю, но сейчас мой фаворит, конечно, Пак из спектакля «Сон в летнюю ночь». Мне кажется, в нем столько тайн, загадок и граней, которые я могу раскрыть. Мне в этом интересно копаться. Мы с режиссером Викой Печерниковой встретились лично еще до постановки, и она посвятила целый день разбору роли со мной. Мы обсуждали мысли и идеи по поводу этого существа. Она их все накидывала и накидывала! У нас был диалог: что он такое, что чувствует, что знает, умеет ли любить. Есть ли у него сон? Может, он такой, потому что вообще не спит. Она загрузила это в мою голову скопом и занялась другими персонажами. Это все во мне «варилось», переходило в ноги, в руки, в пластику. И еще я почувствовал себя совсем по-другому, когда надел костюм. Он сочетает в себе и мужское, и женское, мой герой — двуполое создание. Это удивительная работа, настоящий подарок. Каждый актер мечтает сыграть свою роль, в которой можно купаться. Ее приняли и зрители. С первого же спектакля я понял, что иду в нужную сторону.

— В региональном театре всегда много режиссеров со стороны.

— У нас есть постоянный режиссер — наш худрук Сергей Викторович Пузырев. Другие действительно приезжают со всей страны, ты слушаешь их рассказы, узнаешь новые имена, впитываешь совсем другие подходы. Это интересно, это тоже школа. Может, и о тебе кто-то потом услышит. Хочется, чтобы к нам приехал большой мастер, и можно было бы посмотреть, какова работа с ним, за что вообще человека называют мастером. А вдруг он ничем не отличается от постановщика, который был у нас в прошлый раз, и это случай, что он так знаменит? Хочется сравнить, попробовать.

Конечно, все разные. В плане разбора и погружения в материал Вика Печерникова — мой фаворит. Я ведь с ней работал и как актер, и как коллега (Андрей Григорьев как композитор сотрудничал с Викторией на спектаклях «Кармен. История Хосе» и «Сон в летнюю ночь» в Орле и «Волшебник страны OZ» в Нижегородском ТЮЗе — прим. Д.С.). По выбранной теме она узнает и просматривает все, что только можно. Не спит ночами, читает архивы, чуть не раскопки Шекспира организовывает. Я таких, как она, больше не видел. С ней очень комфортно, она знает, что делает. При этом она не ставит рамок: накидывая свои мысли, она говорит, в каком направлении тебе двигаться. Это ведь самое главное: чтобы режиссер мог четко поставить задачу. Даже если эта задача выражается словами «будь воздухом, ложкой или стаканом». А когда начинается: «Ну, что-нибудь сымпровизируйте»... Ты задаешь конкретный вопрос, а тебе не отвечают. Я не люблю с такими людьми работать: мне кажется, они тебя обманывают и сами не знают, что у них в голове.

Я сам люблю прочесть материал и все про него посмотреть, узнать побольше. Многие актеры боятся, что они начнут перенимать у других, но я смотрю все как раз для того, чтобы делать по-другому, не повторяться. Или наоборот: подсмотреть что-то хорошее, понять, почему сделано именно так. Может, это правильно и классно, а если играть не так, то будет фальшиво? Мне кажется, так и нужно готовиться — и артисту, и режиссеру.

— На последних музыкальных проектах я почувствовал, что это уже становится моей профессией. Мне хочется серьезно развиваться в этом направлении. Так проявилась моя давняя тяга к тому, чтобы быть рок-музыкантом. Это, оказывается, никуда не делось! Мне нравится создавать музыкальные миры, заставлять персонажей плясать под мою дудку. Есть и другое желание: поставить что-то самому как режиссер, но оно пока еще находится в самом зачатке. Но я знаю, что это когда-нибудь расцветет. А пока я параллельно иду путем актерским и композиторским, и очень этому рад.

— Работа в Нижнем Новгороде — ваш самый масштабный музыкальный проект?

— У меня был большой материал в мюзикле «Маугли 2092» — в этом году Новосибирск взял его на фестиваль «Музыкальное сердце театра». Но пока «Волшебник страны OZ» —самый тяжелый по работе. Сейчас стало чуть проще, но вообще сложно мыслить большой формой. Это происходит по причине отсутствия образования. Но мне нужно это уметь, и яучусь. Не всегда, но это у меня получается. К тому же надо ведь учитывать не только свои желания, но и желания режиссера. Вдруг ему хочется тяжелого рока? И тебе приходитсяпридумывать так, чтобы все остальное сочеталось с этим тяжелым роком. С Викой Печерниковой у нас все получается — и в Орле, и в Нижнем Новгороде. Она пригласила меня на эту работу, а я, конечно же, сказал: «Хочу!» Мне нравится эта сказка, я ее хорошо знаю. Я ведь фанат бродвейского мюзикла «Wicked» — «Злая». Это приквел к истории о стране Оз. Мы даже сделали несколько отсылок к нему для ценителей жанра, и можно услышать эти музыкальные фрагменты. Мне интересны все герои, но особенно зацепили песни Злой ведьмы Запада и Железного Дровосека. Для них и писалось особенно легко.

— Как проходила эта работа: видели ли вы распределение, участвовали ли в репетициях?

— Я приезжал в Нижний посмотреть актеров, а потом еще один раз на репетицию. Но практически каждый день мне присылали видео, как артисты учат свои партии. Мы работали параллельно, смотрели, что исправить, что убрать, что добавить. И чуть ли не до самой премьеры я писал музыкальные треки. У Марии Малухиной в инсценировке уже были песни, мы добавили только одну и по мелочи что-то изменили. Но в целом было понятно, где что будет. Хотя монтаж шел до премьеры. Монтаж готового материала — это всегда самая страшная работа.

Мне важно распределение актеров. Обычно я пишу для своего театра и знаю артистов: их тембр, манеру движения, психофизику. Это прекрасно, потому что ты можешь именно для них писать. А тут я знал только диапазон голоса, и это было тяжело. Конечно, классические композиторы именно так и работают, но я этого не умею. Я сам актер, и мне нужно понимать, как человек ведет себя на сцене, нужно его видеть. Надо учитывать даже такие тонкие моменты, как у него рот раскрывается. Понятно, что он может взять определенное количество нот, но если он при этом рот не открывает широко, то это одна музыка, а если открывает, да еще и руками машет, то другая. Уже на кастинге видно, кому какую песню делать. Кто-то, даже если играет положительного персонажа, статичен, поэтому для него надо писать в определенном стиле.

— Да, наш театр очень популярен. Я даже удивляюсь, как можно в течение года чуть ли не на каждый спектакль набивать полный зал (ну, сейчас ползала). К нам постоянно ходят. Есть своя фанатская база, хотя город сравнительно небольшой. И это радует: значит, что-то мы делаем правильно, движемся в верном направлении. Конечно, нам хотелось бы слышать мнение других людей и из других регионов. В Орле нет критики как таковой. А хочется, чтобы специалисты с кругозором, видевшие много постановок, посмотрели на нас, сравнили, пожурили даже. Нужно слышать и отрицательное суждение. Поклонники ведь пишут только положительные отзывы. Если ругают — бывает, и обижаешься: тебе кажется, что это неправда и не может такого быть, но эта оценка имеет место быть и должна быть. Это важно для дальнейшего развития. На подкорке ты задумываешься и что-то меняешь в спектакле и в себе. Сплошная похвала — это не очень хорошо.

— Кажется, что вдали от Москвы театр обладает большей воспитательной силой.

— Я думаю, да — мы воспитываем своего зрителя. Люди к нам ходят, следят за премьерами, и, судя по тому, что залы всегда полные, наверное, идет о нас слух, что мы делаем что-то хорошее. Мы взяли правильный вектор развития театра. О нас все больше пишут в соцсетях, все прибавляется фанатская база. Я абсолютно верю в театр как место воспитания. Актерская профессия — это же все-таки исповедь. В сцену нужно верить, как в Бога. Такая необъяснимая штука: когда человек верит, он, может, и не хочет, но не может без этого. И зрители видят, что артист не может без сцены, чувствуют живую эмоцию человеческую, исповедальность. Это происходит не на уровне зрения или слуха — на уровне энергии.