Божественное зверство

Сложные вопросы задает спектакль театра «Свободное пространство» «Тот, кто получает пощечины», открывший новый, 42-й сезон.

Нечасто в жизни нам доводится самим себе выбирать роли. Такая роскошь всецело доступна либо в редкую минуту безграничной свободы, когда все кажется по плечу, либо в момент неизбывного отчаяния, когда просто нечего терять. Предположим, Некто выкроил себе шанс стать другим человеком, удастся ли что-то изменить по-настоящему? Или искупить? Или позабыть?

В клетке со львами
Сложные вопросы задает спектакль театра «Свободное пространство» «Тот, кто получает пощечины», открывший новый, 42-й сезон. Но ни Леонид Андреев, чья пьеса легла в основу постановки, ни режиссер Андрей Дежонов не стремятся к однозначности, размышляя о смысле жизни, потерях, ошибках, любви. Они мудро, неспешно, а порой даже коварно ведут диалог с публикой, через пеструю круговерть внешнего мира пытаясь прорваться в мир внутренний.
Действие разворачивается в цирке папы Брике (Николай Рожков), который принимает в труппу клоуном таинственного незнакомца (Валерий Лагоша).
Антураж вполне ожидаемо завораживает интригой, что таится в каждом герое. Сотканная из розового тумана наездница Консуэлла (Эльвира Узянбаева) – полуграмотная полусирота, выгодный товар, страдалица, красавица. Ее меркантильный батюшка граф Манчини (Сергей Козлов), знающий две истинные любви – девочек и деньги. Укротительница львов Зинида (Мария Козлова) – дикая пантера и властная хозяйка. Претендующий на владение красотой и совершенством отвратительный и порочный барон Реньяр (Альберт Мальцев), который принюхивается к миру, как пес, может во всем различить вкус и запах – даже в пощечинах. Красивый, как греческая статуя, и такой же непроницаемый Альфред Безано (Андрей Григорьев). Неугомонный клоун Джексон (Михаил Артемьев). Таинственно нервный Господин (Максим Громов), который вот-вот источит самого себя пилкой для ногтей. И, наконец, музыкальные клоуны, выпивохи, бездельники Тили (Станислав Иванов), Поли (Юрий Мартюшин), Томас (Михаил Неженцев), Анжелика (Юлия Григорьева).
Вот, пожалуй, все действующие лица, точнее – маски. Никто из них, напудренных, застегнутых на все пуговицы или, напротив, нарочито откровенных, не может явить миру ни смущение, ни восторг, ни нежность. По воле режиссера практически на протяжении всего первого действия чувства проявляются лишь в гиперболизированном виде: клоунский смех, обжигающая страсть, бездонный порок.
При таком подходе вся профессиональная мишура (да простят меня служители цирка), выдуманные амплуа, емкие прозвища, дурацкий смех, пестрые костюмы, забавные клоунские мизансцены, велосипеды-единороги и прочее-прочее перестают удивлять, отходят на второй план. Рано или поздно мы начинаем зримо видеть лишь четкие параллели «люди – звери» и «люди – боги».
Чтобы отрезвить тех, кто все же оказался пленен магией арены, художник Арина Слободяник делает режиссерскую аллюзию «зоографией». Над сценической братией, раздумывающей о своих номерах и жизни, над актерами и зрителями, страдальцами и победителями, мерно и статично нависают силуэты экзотических жирафов и прозаичных коров. Они в своем тупом созерцании так ловко отбрасывают плоские тени на происходящее, что большей насмешки над незадачливыми охотниками и наивными жертвами (над нами, дорогие господа) не придумать.
Герои, яркие, метафоричные, неожиданные, тоже отбрасывают свои эмоциональные тени. Первая в их ряду – власть. Она может быть жадной, порочной, алчной, уродливой, как Манчини. Этот лжечеловек с воспаленными глазами, всклокоченной сединой, неуверенно опирающийся на трость, все пытается устоять, как старая кляча на льду, урвать свое, продав, обменяв, загубив. Персонаж вызывает совершенно определенное чувство отторжения, но оторваться от игры Сергея Козлова просто невозможно. Герой старается выкарабкаться из бездны своей жалкости по канату юности дочери, семеня маленькими ручонками. Вот он возродился и возгордился, а потом снова сорвался – ниже быть не может.
Власть может быть и властностью, которую демонстрирует Клеопатра цирка Зинида. Она рождена даже не командовать – управлять, покорять, укрощать. Такие глаза не умеют просить. Но разве возможно это в отношении чувств? Грозные взмахи хлыста откликаются напрасными ударами. Душа и тело так истосковались по любви, что не дают покоя друг другу. Вот тут стоит вспомнить «16+» на афише. Рядом с такой королевой ее супруг Брике, по одеянию схожий с американским рэпером, заметно теряется. Он здесь, кажется, лишь для того, чтобы задавать вопросы… Что ж, это умение тоже пригодится, когда появится загадочный Некто.

Подставь правую щеку
Герой Валерия Лагоши до поры до времени никакой тени не отбрасывает. Он просто находится в тени, в поисках нового имени. Имея вид человека из общества, хочет служить этому самому обществу потехой, виртуозно получая пощечины. Первая разменная монета добра и зла, естественно, не заставит себя ждать. Вторая, третья, миллионная… Хрестоматийный сюжет про господ и шутов, которые друг без друга никак не могут, не требует разъяснений. А вот то, что критики не без оснований предполагали в фигуре клоуна черты самого Леонида Андреева, его неудовлетворенность личной писательской судьбой, упомянуть стоит. Потому и важно, что Тот-Лагоша, получая пощечины, по большому счету руководит происходящим.
Персонаж на миг может показаться счастливее других. Он выбрал себе защиту и новый способ существования – клоунскую маску, скрывающую лицо и чувства, дающую возможность в любое время смеяться и плакать, говорить все, что вздумается, признаваться в любви, чего человеку приличному совершенно не подобает делать. Однако как может тяготить такая игра!..

Утешение
Пару раз слово «любовь» уже невольно промелькнуло в тексте. Что ж, подойдем поближе.
Любовь герои перетягивают, как канат, чтобы настоять на собственном ее понимании. Роковая, роскошная Зинида уверена, что это страсть и победа. Она и сама готова погибнуть в огне, быть растерзанной львами ради экстаза жизни. Консуэлла просто слышала, что любовь есть. Альфред Безано оказывается в нее втянутым. Барон Реньяр жаждет затащить это чувство в темный кокон, чтобы слепо упиваться им.
И только Тот наслаждается, призывает, вдохновляет, насколько позволяет ему клоунский колпак и собственное прошлое. По его философии, любовь указывает на богов меж людей, вселяет веру, возвышает, спасает, окрыляет…
По сути, герой фильтрует зверье и небожителей, на свой вкус отделяет зерна от плевел. Можно ли ему доверять? Ведь каждое новое глубокомысленное размышление, угроза, усмешка, напор – попытка убежать, что в конце концов ему безапелляционно помогают сделать.
Любовь идет из сердца, но рождает ее взор.
Как прекрасна и наивна Консуэлла – Психея, Ева, Афродита, Дюймовочка! Она и сама не знает, за что ее любят. Поиск причины становится поиском себя, отражением людей и обстоятельств. Под натиском клоуна девушка отчаянно пытается вспомнить свою «бытность на Олимпе», но лишь странные голоса туманят сознание. Со своими шумными собратьями «графиня» – просто маленькая циркачка, с отцом, каким бы он ни был, – покорная дочь, с Безано – неопытная, но страждущая какого-то чуда душа, с бароном – весьма бесцеремонная кокетка. Но есть какая-то бессознательная трагичность во всем, что она делает: страдает, думает, готовится к бенефису, ест бутерброд… Поистине, божественная сущность, заплутавши в лабиринтах веков, нашла случайный выход, странное выражение, звучащие контрастами и диссонансами.

Боги из машины
В конце концов, ослепленный любовью и болью, Тот поступает со всем коварством и решимостью греческих мифов. Его заслуга также легендарна, как и сомнительна…
Главное стремление героя, не дающее покоя с самого начала, – вырвать все и всех из круга, замкнутого или порочного. На первый взгляд, странно делать это в стане людей, для которых жизненный путь – цирковая арена, которые сами выбирают танго-мучение и танго-страдание. Но безумству храбрых мы все еще поем песню.
Из тесного мирка на свет божий благодаря клоуну вырывается мраморный Альфред, оказавшийся не таким уж холодным и хрупким. Его сценическая замкнутость, подчеркнутая артистическим снарядом – огромным колесом, прорывается решительным поступком разорвать привычки и цепи.
Режиссер в последний раз смеется, наблюдая, как смерть зримо останавливает музыку жизни гулкими ударами сердца… А дальше лишь неизведанность человеческой души.
P.S. Финал спектакля поражает и завораживает, дает надежду и вновь поселяет неизбежность сомнений. «Умрешь – начнешь опять сначала, и повторится все, как встарь…» Андреевская мелодрама по сути и форме у Андрея Дежонова становится цирковой мистерией, равно насыщенной чувствами и красками. Для каждого в ней найдется что-то свое, пусть не сразу уловимое.