Черно-белая премьера орловского ТЮЗа

Именно сейчас хочется побеседовать о последней премьере театра «Свободное пространство»

Это понятно, что с 16-го октября уже прошло энное количество времени, но как-то, знаете, именно сейчас хочется побеседовать о последней премьере театра «Свободное пространство» — сценической композиции по книге испанского автора Рубена Давида Гонсалеса Гальего «Белое на черном» (режиссер — лауреат Государственной премии Геннадий Тростянецкий; ассистент режиссера — Сергей Пузырев).

Оговорюсь сразу: с книгой Гальего (кстати, автобиографической) я так и не ознакомилась. Вполне сознательно. Не хотелось становиться узником прочитанного и обрекать себя на недовольное брюзжание при виде того, что что-то из происходящего на сцене моим составленным заранее и уже утрамбовавшимся в голове представлениям не соответствует. В какой-то степени «оправдывает» меня и то, что, обозначая литературную канву постановки, программка говорит своему читателю: «композиция по книге Гальего». Думается, спектакль «Белое на черном» был, действительно, настолько «по», что воспринимался как вполне самостоятельное художественное произведение. Чем, собственно, в числе всего прочего, и был хорош.

...Ушла со сцены девушка из зала, только что написавшая на пока еще белоснежной поверхности новорожденного спектакля имя автора — Рубен. Будто задала ему тональность, слепила его, как попыталась вылепить самого Гальего (Артем Исаков) замедленная, словно в кинохронике, однако на поверку очень решительная массовка, изображающая советских партийных деятелей времен 50-летия «Великой Октябрьской социалистической революции». И так получится, что почти вся обозначенная в спектакле жизнь главного героя, который рождению своему был обязан попранию определенных рамок (проще говоря, отец русский, мать — испанка), пройдет, ограниченная этими самым рамками. Рамками больного, искалеченного тела, общественного диагноза «хомо дебилиус», отвращения или жалости окружающих. Рамками больничной палаты, детдома, дома престарелых, великой и нищей коммунистической страны... Рамками, которые сам Гальего всеми силами будет пытаться если не уничтожить, то, по крайней мере, раздвинуть как можно шире.

Точно так же расширяется и полотно спектакля, вбирая в себя все новых и новых героев: больничную ворчунью—уборщицу (заслуженная артистка России Маргарита Рыжикова), смотрящего на пациента как на живое пособие по медицине хирурга (Станислав Иванов), первую любовь Рубена — непоседливую озорницу—испанку (Наталья Шутеева), первых же его друзей — неходячих детдомовских «пацанов» (Дмитрий Литвинцев, Сергей Козлов, Ростислав Билык и другие), местную учительницу тире надзирательницу (Валерия Жилина), очень себе на уме старушку из дома престарелых (Оксана Петрунина)... Появляются они на сцене и в других ипостасях: от отчаянно борющегося за свое право быть таким же, как все, колясочника Саши (Станислав Иванов) и слепого учителя музыки (Дмитрий Литвинцев) до будто дирижирующего всем происходящем желто—рыжего клоуна (Алексей Карза) и легкого, как перышко, очень трогательного Дурачка (Артур Горбунов), открывшего Гальего такую трудную для того истину — слово «мама» в жизни человека не может быть лишним...

За всеми этими людьми — черными или цветными пятнами на белом, выложенным больничным кафелем пространстве жизни испанского подростка (художник — Дарья Белая) — образ самого Рубена постепенно растворяется, он появляется на сцене как самостоятельный персонаж, а не участник массовки или рассказчик, все реже — и, наконец, и вовсе исчезает. Наверное, это было задумано режиссером как слияние судьбы одного конкретного человека с судьбами всех, обиженных богом и людьми, — детдомовцев, инвалидов, больных стариков, оказавшихся волей обстоятельств в таком глухом и страшном одиночестве, что лучше уж смерть, чем такая жизнь... На деле, к сожалению, такого ощущения не возникло; главный герой со второй половины спектакля просто время от времени куда-то пропадал, повествование перескакивало на новый виток, и чувства цельности не получалось.

Это ощущение мозаичности еще больше усилили всевозможные режиссерские «придумки» Геннадия Тростянецкого. Им действительно несть числа, и все они очень красивые, тонкие: когда их считываешь, получаешь настоящее эстетическое удовольствие. Особенно от пластических вставок (режиссер-хореограф — Светлана Щекотихина) — как под скрипичный визгливый распил ломали в больнице тело Рубена, а заодно с телом пытались довести «до ума» и душу; или как пытались внести свою лепту в воспитание детдомовского новичка разномастные, каждый со своей манерой преподавания, учителя — то оглушающе громко, а то неслышно вовсе, в зависимости от того, зажимал Рубен уши или нет... И все бы хорошо, но подвело, опять-таки, отсутствие какой—то общей, связующей линии (ей, кстати, вполне мог стать символ борьбы, любви, свободы, как физической, так и моральной, — клочок красной ткани, оставшийся у Рубена со времени посещения той самой солнечной испанки)...

...Поднимается над детдомовской реальностью голубь-письмоносец, лопаются над головами героев нежные мыльные пузыри, появляются и исчезают на белом кафеле стены разноцветные, чуть не в метр высотой буквы: «Мама, ищу, люблю»... Истошно требует себе смерти замученный человек — и словно отвечают на его крик те, кто уже успокоил свое сердце: безответная старушка-Кормилица из дома престарелых, ушедший из жизни «четко, по инструкции» инвалид Великой Отечественной (Алексей Карза), детдомовский приятель Рубена Сережа (Ростислав Билык)... Самого Гальего ждет спасение: неожиданно войдет в пространство спектакля и его существования девушка Катя — и попросту украдет его в свой, такой же нелепый, но уже цветной мир. А за оставшихся по ту сторону — что же? — только молитва, сотни бумажек с именами тех, за кого надо поставить богу свечку, да финальные слова, уже от себя самой, актрисы Елены Крайней: «Если не я подумаю о них, то кто ж тогда?»...

И последнее, мой терпеливый читатель: спектакль «Белое на черном» смотреть где-то страшно, где-то больно, где-то — стыдно... Но делать это обязательно нужно, хотя бы для того, чтобы увидеть действительно редкую на сценах орловских театров гостью — Красоту в одной из самых уродливых ее ипостасей.