Есть ли театр на Марсе?

Интервью с Аркадием Поляком

Актерам очень обидно, что день их международного праздника до сих пор не стал «красным днем календаря». Если это и случиться, то очень и очень не скоро. Впрочем, может быть это и не нужно: каждая встреча зрителя и театра уже праздник. Аркадий Поляк, режиссер театра «Свободное пространство», с которым мы решили поговорить о нынешнем стоянии человека, чья профессия в том и стоит, чтобы дарить нам ощущение этого чуда. Четверть века назад он вместе со своими сокурсниками из Ленинградского театрального института приехал, чтобы создать в городе еще один сценический коллектив — театр юного зрителя. О, если бы знали нынешние поклонники этой сцены, с каким восторгом и обожанием встретили первые спектакли курса Эммы Поповой орловские зрители. Маленький тогда зрительный зал временами был готов взорваться от силы этого обожания. Билет на спектакль ТЮЗа был не только лучшим подарком на все случаи жизни. Возможность попасть на спектакль казалась подарком судьбы. Но что вспомнить? «Иных уж нет, а те далече». Сравнивать силу чувства — занятие бесполезное: сегодняшние зрители вряд ли согласятся, что любят свой молодежный театр слабее или меньше, чем зрители тех лет любили ТОТ ТЮЗ.

— Аркадий, чем бы ты занимался, если бы из жизни вдруг исчез театр?

— Сама постановка вопроса фантастична. То есть ты просишь подумать всерьез над нереальной ситуацией. Прекрасно. Если бы исчез театр, я стал бы детально интересоваться причинами его внезапного исчезновения. И если бы не нашел на Земле, стал узнавать есть ли театр на Марсе. А если бы не обнаружил и там, создал его заново — таким, каким я себе его представляю. Если, конечно, мое отношение к театру не тот день осталось таким же, как я понимаю его сейчас.

На самом деле я вовсе не фанатик театра. Я — фанатик процесса, который помогает мне разобраться в собственной жизни.

— Чего, как тебе кажется, не хватает, или что не нравится в нашем сегодняшнем театре?

— Немножко расстраивает какая-то вынесенность театра на задворки реальной жизни. Люди сцены сегодня живут по законам полуправды, всякий час чего-то не договаривая. Веет обреченностью на неправду, наша профессия становится все более «пищеварительной». И тогда сам театр делается слабым — ему для жизни не хватает кислорода. Он должен чуть-чуть встряхивать жизнь, и меня лично — тоже, менять что внутри. Для меня, где-то в глубине души, он остается священнодействием, которому я, может быть, и не соответствую. Но в данном случае, речь не обо мне лично. Мы, артисты, часто обманываемся: боимся взглянуть правде в лицо. Мы стали себя беречь: в душе хотим в душе одного театра, а приходим играть в совершенно другой.

В том ТЮЗе, о котором ты вспомнил, мы так и жили — «на разрыв аорты». Мы знали, что наш театр не похож ни на какой другой. А рядом, мы знали, есть театр Любимова, театр Эфроса, Товстоногова, «Современник». Это были вершины, к которым хотелось стремиться. Сейчас есть отдельные спектакли, иногда очень хорошие. Но очень редко видишь слезы зрителей, или собственные слезы, когда ты сам зритель — и тебе хочется стать лучше. Очень часто такого чуда сегодня не происходит — чуда утешения. Театр призван и способен это делать — утешать человека по-настоящему, на полном серьезе. Актеры, сказал Арто, это люди, которые горят на кострах и подают знаки другим.

«Маленькие трагедии» были последним спектаклем, где ты выступал как актер. За плечами две режиссерских работы.

— Что чувствует после спектакля актер и как ощущает его режиссер Поляк?

— Разница на самом деле небольшая, но ощущение зависит от конкретного спектакля. Большей частью, и как артист, и как режиссер чувствую прежде всего неудовлетворение — собой, результатом. Это болезненное чувство, очень тяжелое, потому что заставляет искать в себе причины неудач, разбираться в собственном «Я». Реже, когда сделаешь удачный спектакль или окажешься на таком в качестве зрителя, испытываешь колоссальную энергию. Хочется жить и дальше, постигать эмоциональный смысл этой жизни.

— Как-то ты сетовал, что День театра не объявлен всенародным выходным днем. Действительно, веришь в силу актерского братства в мировом, как говорят, масштабе?

— Это была грустная шутка: актерского братства сегодня нет, увы. Но есть ностальгия и тоска по нему, потому что оно было в нашей жизни. И я его испытал — и ТЮЗ двадцать пять лет тому назад, и наш актерский союз, который назывался тогда ВТО. В том, что узы нашего братства слабеют никто не виноват: раскол, проходит, к сожалению и через театр.

— Когда ты будешь создавать на Марсе собственный театр, каким он будет? Возьмешь ли ты в свою группу студентов курса, которым руководишь в Институте Искусств и Культуры?

— Он будет театром физических чувств, то есть театром воздействия на физическом уровне. Это будет особая общность людей, которые попытаются установить... с марсианами... контакт особого рода. Наши театры по инерции продолжают называться драматическими. А нужно, чтобы они не назывались, а были драматическими — с жертвенным акцентом. Нас, к сожалению, выбросило на поверхность: на зрителя в спектакле мы влияем только словом. Хочется нырнуть поглубже, в глубины психологии, открыть для себя новые способы воздействия на зрителя. Задействовать магические силы театра, которые не умерли и не умрут. Скорее всего, на Марсе наш театр совсем не нужен. А на Земле есть три кита, к которым я хотел бы стремиться сам и вести студентов: доверие, свобода и ...желание выйти за их пределы. И не только самим выйти, но и спровоцировать на этот поступок зрителей. Театр на самом деле по своей природе это и есть самая гениальная провокация всех времен и народов. Если честно, я и в правду хочу, чтобы когда-то наш праздник отмечали всем миром.