Очнувшись, он увидел сон

Премьера спектакля в постановке Сергея Пузырева по одноименной пьесе Ярославы Пулинович «Как я стал...» прошла 25 июня на большой сцене театра «Свободное Пространство»

Услышьте голос...

Эта постановка сплетена из нескольких голосов, она полифонична. Давайте же попробуем различить хотя бы некоторые из них и понять, кому какой принадлежит.

Боль тем и полезна, что заставляет двигаться дальше.
Земфира

Ярослава Пулинович — один из наиболее признанных авторов «новой драмы». В одном из интервью она сформулировала близкую её представлению сущности театра сентенцию: «Театр — это всегда боль, и она может быть сиюминутной, злободневной, не проходящей.... ».

Если вспомнить Бродского, то «страданье есть способность тел, и человек есть испытатель боли».

Заключая логическую цепь, можем заявить о том, что человеку просто необходимо приходить в театр и испытывать себя: не омертвел ли ещё, способен ли на со-страдание?
В пьесах Ярославы Пулинович герои существуют в напряжённых ситуациях, трудных с эмоциональной, социально-бытовой и психологической стороны. Но самое главное в них не то, что творится снаружи — важен внутренний конфликт человека, разлад с самим собой.

Не столь давно написанная пьеса «Как я стал...» задевает читателя уже одним названием. Недосказанность рваной фразы (вспоминается аукцЫоновский альбом «Как я стал предателем») выполняет как минимум две функции — интригует в предвкушении ознакомления с сюжетом, и предоставляет возможность интерпретаций post factum.

О чем же эта история? О становлении личности? О «герое нашего времени»? Нет, нет и нет.

Во-первых, Саша — главный герой пьесы — человек, о котором едва ли можно сказать, что он имеет чувство собственного достоинства, или, что это сильная личность. Как и в жизни, по-настоящему сильных и незаурядных людей не так много, вернее, они атипичны. Из литературных персонажей, на мой взгляд, его тип скорее ближе тёзке из «Обыкновенной истории» Гончарова — Александру Адуеву. В пьесе Саша, не-смотря на имеющиеся амбиции, претенциозно аморфен, он даже не пытается приложить к чему-то усилий, чего-то добиться, он плывет по течению, и это его как будто вполне устраивает. Во-вторых, рассказ из дневников повествует словно бы не о чувствах, а о душевной слепоте перед вероятным прозрением.
В канву истории ненавязчиво вплетены целым каскадом важные и острые темы, по типу отношений Саши с отцом, трагедии одиночества и творческого истощения, дезориентации в системе ценностей, потребительского отношения перешедшего в сферу чувств... И пьеса, несмотря на первый взгляд кажущуюся простоту, очень глубокая и неоднозначная, что придаёт ей ещё большую силу.

Если обратиться вновь к словам драматурга, то сама Ярослава Пулинович свои пьесы, поставленные в театре, воспринимает как чужих детей, то есть самостоятельные произведения или высказывания, принадлежащие другим авторам, а именно режиссёрам.

Одно дело, когда веришь в Бога, а другое дело — когда веришь в Него опять.
Лихтенберг

Сергей Пузырев — актёр и режиссёр театра «Свободное Пространство». Его спектаклям свойственна особая эстетика, близкая декадансу, со свойственными «мотивами небытия и смерти, отрицанием исторически сложившихся духовных идеалов и ценностей». Жизнь и искусство перетекают в одно целое, где искусство — форма, а содержание — жизненная позиция.

Не стоит забывать, что, помимо всего прочего, театр — это средство коммуникации.

Отталкиваясь от предложенного драматического материала, Сергей Пузырев создаёт свою историю и через высеченные из неё чувства, импульсы он обращается не с исповедью, но с сакрально-личным признанием. Он признаёт причуды судьбы, право на ошибки, и состоятельность дежавю как формы обновления жизни через повторение (пусть только явление это преумножает радостность жизни, давая новый шанс, и сулит счастливое развитие).

...И пусть теперь меж чувств твоих провал
начнет зиять. И пусть за грустью томной
бушует страх и, скажем, злобный вал.
Спасти сердца и стены в век атомный,
когда скала — и та дрожит, как жердь,
возможно лишь скрепив их той же силой
и связью той, какой грозит им смерть.
И вздрогнешь ты, расслышав возглас: «милый!».
И.А. Бродский

Неожиданное, принципиальное режиссёрское решение разворачивает вектор финала, делая его мистически-реалистичным. Начальная и финальная сцены действуют как удар. Удар и опустошение.

Его Саша, обретая голос взрослого человека, не становится персонажем, заплывшим жиром комфортного существования и превратившимся в духовного зомби, но личностью, которая в предсмертном видении, испытывая стыд и раскаяние, переживает и признаёт своё убийственное малодушие. Былого не переменить, а кто ты есть сейчас, в данную минуту — зависит не от фантомов, а от тебя самого.

Сергей Пузырев строит свою систему знаков, в которой даже эльфы превращаются в инфернальных существ из кельтской мифологии, загробных духов. Той же эстетике потворствует лаконичная сценография с всепоглощающим глухим мраком условно замкнутого квадрата, где светильник напоминает попеременно прожектор в морге и лампу из кабинета допросов спецслужб.

Особое значение отведено звуковому оформлению: музыка Вольфганга Амадея Моцарта, группы Dead Can Dance, известная композиция Clint Mansell — Requiem for a Dream/Tower — не только задают тональность общему настроению, но и рождают отдельную систему знаков. Играющая в финале композиция John Murphy — In The House In A Heartbeat, некогда использованная режиссёром в рок-опере «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты», становится самостоятельным символом, привносящим двойной смысл теме дежавю.

С такой ситуацией, когда художник переходит на откровение, преображая его напрямую через условную художественную форму, можно провести некую аналогию в мотивациях Андрея Тарковского, пытавшегося через воплощенные в фильме «Зеркало» образы снов избавиться от наваждения детских воспоминаний.

В программке, оформлением которой Сергей Пурызев занимался собственноручно, приведены строки из стихов Иосифа Бродского: «пустота вероятней и хуже ада. Мы не знаем, кому нам сказать „не надо“».

И, пожалуй, эта вырванная цитата даёт основание для переосмысления условного сюжета. Пустота — не проявляется из неоткуда, она — разверзается на месте чего-то значительного, того, что занимало существенное место в жизни, а потом кануло в небытие, оставив за собой дыру.

...Я покажу тебе нечто иное,
Нежели тень твоя утром, что за тобою шагает,
Или тень твоя вечером, что встает пред тобою;
Я покажу тебе страх в горсти праха.
Т.С. Элиот

Действие на сцене соткано из вспышек воспоминаний главного героя. Все происходящее выглядит словно бы во сне — сменяющиеся яркие образы, расплывчатые детали, запоминающиеся фрагменты диалогов и мизансцен. Роль главного героя в зрелом возрасте, в голове которого прокручиваются страницы молодости, исполняет Олег Котов. Это ключевая фигура, через которую передается контекст развития персонажа. Взрослый Саша зачитывает дневник и плавно перемещается в те далекие, но как оказалось, не забытые им дни. Таким образом, выстраивается целостное представление о герое, более очеловечивающее его.

Молодой Саша в исполнении Андрея Григорьева — замороченный большой ребенок, страдающий блажью, размякший от ничегонеделанья, далёкий от правды жизни, эгоистичный и по-детски жестокий. Он проходит подобие инициации посредством случайного столкновения с настоящими чувствами. Но продолжает плыть по течению и вести свои зомбо-записи. Ему бы очень подошла фраза Скарлетт О’Хары: «Не хочу думать об этом сегодня — я подумаю об этом завтра».
Актриса Ольга Виррийская предстаёт в образе женщины-кошки, женщины-стрекозы, женщины-охотницы, которая гуляет сама по себе и стремительно проносится мимо чего-то чрезвычайно важного навстречу пылающим витринам. Её образ очень узнаваем. Майя — имя этой героини, что с санскрита означает «иллюзия», «видимость». Майя Ольги Виррийской берёт от жизни всё, что может, эксплуатирует людей в корыстных целях, но при этом умудряется вызывать жалость. В финальном танце (балетмейстер — Светлана Щекотихина) она движется, как пламя. Прожигая молодость, она словно бы понимает свою участь, ведь ей суждено быстро потухнуть и не оставить за собой ничего, кроме яркого следа в воспоминаниях наивного романтика. Но таков её выбор и нрав.

Мария Козлова в роли Маши воссоздаёт ещё один узнаваемый женский образ. Это спящая натура, которая внезапно оживает и раскрывается во всём своём прекраснодушии и очаровании. При всех перипетиях судьбы Маша не выглядит как жертва, она способна открыть в себе внутреннюю свободу и научиться жить иначе, не так, как прежде, а так, как боялась себе позволить. Следуя за одной ей понятными знаками судьбы и совпадениями, она соглашается на резкие перемены в жизни, но на самом деле попадает в ловушку иллюзий, которые, разбившись, неизбежно оставят на и так беспокойной её душе шрамы.

У Эльвиры Узянбаевой получился неожиданный образ матери Маши, Арины Филимоновны, бывшей актрисы ТЮЗа. Если в пьесе мы встречаем отчаявшуюся эксцентричную женщину, произносящую совершенно замечательные реплики, наполненные и юмором, и грустью, то на сцене видим неврастеничку, доведённую до предела, то есть её надлом и поведение немного переходят грань и приближается к некой психической патологии. Но эта 50-летняя героиня, роль которой исполняет молодая актриса, становится ещё интереснее тем, что перед зрителями на сцене, вопреки стереотипным ожиданиям, предстаёт не бывшая прима, видавшая виды и отпускающая шутки с крепким словцом а-ля Фаина Раневская, а всё та же молоденькая лёгкая актриса, потенциал которой не был реализован, которая всё ещё верит и ждёт своей главной роли, «словно всё впеpеди, словно все по местам». Не помня себя, она, как маленькая девочка, вспрыгивает на табуретку, чтобы прочитать что-нибудь наизусть. Более того, такой неправдоподобный и резкий, гипертрофированный тип — это не сама Арина, а её скрытая оболочка, которая могла бы считаться восприимчивым ребёнком-индиго или проступить где-то во сне: мечущаяся, яркая и хрупкая, как хрусталь. Да, и стоит напомнить, что происходящие на сцене картины, исходя из концепции режиссёра, мы видим не такими, какими они были в реалиях жизни героя, а таким, какими он их помнит, таким образом, зрители вместе с Сашей смотрят последний его сон.

В одном из интервью Сергей Пузырев сказал о том, что в этой истории ему важно, не кем стал Саша, а кем он не стал. То же самое можно сказать о всех героях этого спектакля — каждый из них не стал кем-то, кем бы мог быть. Но отношение к реальности зависит не только от обстоятельств, но и от самих людей, иначе, зачем всем нам снятся сны?..