16 октября премьера спектакля «Белое на черном» по одноименной книге лауреата премии «Русский Букер» Рубена Гальего прошла (не преувеличиваю) триумфально.
Десять минут гремели овации. Зрители засыпали режиссеров Геннадия Тростянецкого и Сергея Пузырева, сценографа Дарью Белую, балетмейстера Светлану Щекотихину, музыкального оформителя Ольгу Селину, актеров цветами. Многие утирали слезы. Из зала люди выходили взволнованными. Равнодушных не было. И не удивительно. С 2002 года книга обошла весь мир.
Исповедь болеющего церебральным параличом «советского испанца» Рубена Гальего о страшных годах его детства в российских специнтернатах брежневской эпохи берет за душу. Здесь горькая правда, откровения физически беспомощного человека и его собратьев по несчастью, которые, вопреки всему, выжили в невыносимых условиях, сохранили чистоту души, свет добрых сердец, юмор и даже поэзию, коей, казалось бы, нет места в «Стране Инвалидии». Книга читается так, будто бы это с тобой, читателем, все описанное автором происходило в лично твоей жизни. Моменты узнавания реалий времени в ней очень ценны. Она про нас про всех, эта исповедь. Ведь даже те, кто имеют счастье свободно передвигаться по земле, живут своими болями, переживают и унижения, и обиды, и от кого-то блаженную радость понимания, сострадании — как и прикованный к инвалидной коляске Рубен.
Так какой же должна быть инсценировка по такому животрепещущему литературному материалу? Неужели надо сковывать постановку академическими рамками психологического «театра переживания»? Не полезет ли в этом случае на сцену заурядная бытовщина? И зрители зациклятся лишь на том, как несчастны парализованные люди? К нашему удовлетворению, выдающийся поэт, мастер метафоры на русской сцене, лауреат Государственной премии РФ Геннадий Тростянецкий, как и в предыдущих своих инсценизациях литературных произведений, сумел избежать соблазна «давить на психику» зрителей бытовыми деталями. Он сделал спектакль и трагичный, и юморной одновременно. Еще в прологе на сцену выходит клоун (Алексей Карза) и просит кого-нибудь из зрителей написать на бумаге имя Рубен. Но написать...ногой, чтобы и этот зритель и остальные моментально почувствовали, что это такое — «ограниченные возможности» инвалида. Под бодрый смех зала вызванный делает это. Таким образом, постановщик «погружает» зал в атмосферу пластико-хореографической музыкальной драмы с элементами «отстранения», главный из которых — клоун, умеющий оттенять трагедию фарсом. Он-то сочувственно сопереживал героям, то глумится над беззащитными, изображая или «директора» интерната, или шкодливого пацана, издевающегося над беспомощным мальцом. Можно было бы, конечно, произнести со сцены пафосные речи, «заклеймив» почившего в бозе Брежнева и его сотоварищей или некоторых нянечек, которые лупят беспомощного паренька, уставши выносить за ним горшки. Можно, наверное, было бы трибунно круче и политически резче посчитаться с «застойными» годами (тем более за это сейчас не накажут). Но куда образнее почувствовать трагический фарс той эпохи через пантомиму, танец и эту чуть ли не «феллиниевскую» клоунаду. Помните? Одетые в темные костюмы и шляпы «члены Политбюро», будто бы «Боги-отцы», в начале спектакля лепят из пластилина рождающихся в муках у испанской девушки двух близнецов. Один умирает — комок пластилина летит за кулисы. Из другого создается...паралитик. Точная метафора тому, что происходило за кремлевскими кулисами, когда дочь секретаря Компартии Испании Игнасио Гальего (не во всем согласного с политикой КПСС) лишили ребенка, соврав ей, что он умер. И малыш остался сиротой, но кого из властей предержащих это волновало? Додекафоническая музыка, сопровождающая пластические сцены, подчеркивает невыносимую абсурдность происходящего с детьми, страдающими от болезненной неподвижности. Под соответствующие мелодические «подкладки» проходят и сцены, в которых Рубен и его товарищи во сне или в воображении видят себя здоровыми, разминающимися гимнастами. И контрастом — на белом полу и перед кристально чистым, сделанном, как покрытая кафелем стена, задником, выкатываются больничные кровати, и дети, накрытые до голов простынями, контактируют с приходящими к ним шефами, учителями и т.д. Исполнитель роли Рубена Артем Исаков, лежа на животе, передвигает себя, "парализованного«,на локтях, ползая червяком по белизне казенного пола... И это тоже трогает и убеждает, как емкая метафорическая «фраза» сценического «текста».
Очень много в спектакле режиссерских находок, приковывающих к себе пристальное внимание зрителей. Но они были бы чисто формальными, если бы не мощные актерские эмоциональные посылы залу в речевых мизансценах. Вспоминается страстный, эмоциональный, пробивающий «четвертую стену» монолог Лидии Пономаревой, которая кричит так, будто бы это ее собственная боль: они в шестнадцать лет умрут в доме престарелых, вы слышите?!! Нежный и сильный духом Саша у актера Стаса Иванова, который борется за свое право получать от мамы не «секвестированные» посылки, не только страдает, но и проявляет во взаимоотношениях с обслуживающими его людьми юмор. Элегантный старик, обитатель доме престарелых (Артем Горбунов), длинноволосый, в кургузом пиджачке, под равелевское болеро, елейным голосом нищего попрошайки выпевает инструкцию министерства социального развития. Смешно и страшно.
Целая интонационная партитура разыграна актерами на тонких, но реально ощутимых эмоциях. «Культуристское поветрие» в детдоме, когда инвалиды коллективно готовят своего друга-инвалида к драке с обидчиком из «здорового» мира. Бутафорские протезы выглядят в их руках почти реальным, но опять-таки без бытовщинских акцентов. Потому что реплики и монологи отыгрываются на пределе чувств.
Неконец, повторюсь, исповеди обитателей дома престарелых у Алексея Карзы, Оксаны Петруниной и Стаса Иванова. Артисты на наших глазах перевоплотились в пожилых людей, из которых самый трагичный — ветеран войны, покончивший с собой с помощью тупого перочинного ножа. Это один из самых эмоционально мощных эпизодов спектакля, отыгранных Алексеем Карзой на обнаженном нерве.
Редко прибегаю я в своих рецензиях к столь подробным описаниям эпизодов и мизансцен. Кто не видел спектакля — посмотрите. Надеюсь и вы будете эмоционально «заражены» ими. И вас, надеюсь, тоже тронет до глубины души финал, когда Елена Крайняя от своего собственного имени выходит на сцену, чтобы помолиться о страждущих «гальеговцах» и всех тех, кто и сегодня, в нашем повседневье, страдает и от своего диагноза, и от не самого благого отношения окружающих к себе.
Опускается сверху черный занавес, на котором наклеены конвертики с «письмами надежд» церебральных детишек — письмами, так и не дошедшими до адресатов. Снова звучит музыка. Как на коллективном фото, застывают на убогой кровати герои спектакля. Господи, ну можно ли более адекватно, чем это сделал Г.Тростянецкий, передать дух этой прекрасной книги? Можно ли более зримо донести и страшные, и веселые ее главы, например, эту, юморную, со школьным ансамблем, в котором не паралитики, а живые ребятишки играют джаз?
Поговорив с некоторыми своими знакомыми, я почувствовал, что далеко не все воспринимают пластико-поэтическую структуру спектакля. Кому то хочется больше «политики». Кому-то желателен вариант академически выдержанной постановки. Кто-то вообще удивляется, зачем все это показывают и этично ли выводить на сцену калек? Думаю, что этично. Потому что, повторяю, за основу положена почти автобиографическая книга человека, до сих пор живущего в своей «Стране Инвалидии». Ныне Рубен в Вашингтоне и на совсем другом социально-бытовом уровне проходит его бытие. Но проблемы не сняты и сегодня. Более того, поэтического мировосприятия он не утратил. Как, быть может, и другие страдальцы с тонкой и ранимой душой — сильные и непокоренные. И это самое оптимистичное в данной ситуации.
Такое со мной случается нечасто. После спектакля сам собой выкатился из меня стих, которым и хочу закончить заметки.
Рубену Гальего
Нас губит грипп свиной,
Бандитский Вич?
Боимся эпидемии разбега?
Страшнее церебральный паралич.
С ним тыщу лет живет
Рубен Гальего.
В глазах подростка —
Удивленья боль,
И страстный звук
Испанского капричьо.
Мой мальчик пиренейский!
Ты уволь
Из сердца, пострадавшего от дичи
Домов сиротских —
Страждущий синдром.
Не ходят ноги?
Неподвижно тело?
Но дух, как стайер,
Взял разбег умело,
И отыскал
Свободный космодром,
Чтоб вознестись
К вершинам бытия.
Где небо — праздник,
А земля — в алмазах.
Любовь кричит
На вдохновенных фразах
Про счастье.
И рождается семья
Атлантов доброй правды
И доверья.
Монстр церебральный,
Он ошибся дверью.
Рубен Гальего —
Это буду я!
И мой сосед,
И незнакомый друг.
Нас много.
За экватор рвется круг.
Мы рядом.
Нет границ
И дальних стран.
Открыто сердце.
Злу — но пасаран!
19.10.2009
Автор: Виктор Евграфов
