Те, кто пропускают пощечины…

Новый сезон в театре «Свободное пространство» начался с премьеры — вариации на темы пьесы Леонида Андреева «Тот, кто получает пощечины»

Театр этот давно избаловал своего постоянного зрителя блестящими премьерами, удивительным духом театрально-виртуальной реальности, которой здесь все органично попитано. Кажется, естественно-просто строятся мизансцены, легко, по-моцартовски, осваивается сценическое пространство, действие «сшивается» на одном дыхании. И это дыхание таланта и молодого взгляда на мир.

Это театр, который учит чувствовать и дает импульс мысли.

А необыкновенно интересный состав труппы, где каждый артист запоминается, каждый со своим жизненным опытом и набором неожиданных красок, с годами приучил орловчан к хорошему: любимому театру подчинились не только мюзиклы и эксцентрические комедии (артисты в свободное время играют на инструментах, поют и всерьез занимаются акробатикой, ритмикой, пластикой) но и глубокий драматический материал.

Вот и выбранная новым художественным руководителем театра Валерием Лагошей пьеса в стиле «цирковой мистерии», оказалась непростым орешком. Чего ожидали знатоки творчества Андреева? Одни — некой стилистической вычурности, другие — мрачноватого декаданса. Получился замечательный ребус, который интересно разгадывать, о котором, думаю, можно спорить бесконечно.

Надо признать: пьеса Леонида Андреева полна туманностей, длиннот и декадентских «штучек», всей этой болезненно-надрывной философии начала ХХ века. Слышится в ней и манифестированное его современниками отрицание «старого мира»: категоричное «нет» «вашей религии», традиционной этике и эстетике; закону, с которым можно «договориться»; элите, которая столь омерзительна; традициям и порядку вещей. Изучавшие эпоху помнят, что в этом потоке нигилизма сливались некоторое время молодые голоса Блока и Брюсова, Маяковского и Есенина. Так что пьеса Андреева оказалась в 1915-16 годах на пике моды ниспровергателей авторитетов.

Отголоски бунтарской тематики слышны и в сценической версии «Свободного пространства» (режиссер Андрей Дежонов).

Театр играет пародию? Клоуны предлагают «шутки о сотворении мира или об его управлении»; рассматривают цирковой номер для «сонаты Бетховена на метле»; показателен и «атеистически» хулиганский смешок над «непорочным зачатием»:

— Уже три столетия графы Манчини совершенно бездетны.

— А как же вы родитесь?

— Тсс. Это тайна наших святых матерей... — зло шутит облезлый аристократ и вымогатель, обирающий беззащитную девочку ради похода в очередной бордель. Так он поддерживает, по его словам, «традиции рода».

Старый мир уже необратимо посыпался, крошится, трещит по швам, а нового, куда можно спрятаться от разрушения и энтропии слабому (о-бык-но-вен-но-му!) человеку — еще нет. В общем, не дай Бог жить в эпоху перемен... Конечно, требуется Герой, который закрутит новую карусель, столкнет эту рухлядь. А где его взять, настоящего, когда вокруг одни имитации, одни тени «настоящего»?

Где взять Героя, когда настоящие «все ушли на фронт» — Первая мировая война в разгаре...

Светский аристократ-интеллектуал (Валерий Лагоша) из-за измены теряет любимую жену, дом, друга и ученика, имя, славу и сословное положение. Звонкая получилась оплеуха! Предан, унижен, осмеян... Очевидно, на выходе из отчаяния, он решает «подставить вторую щеку», следуя библейской заповеди, и уходит из мира лжи. По иронии судьбы — в ночь, во тьму... в цирк, где забудет себя прежнего (или найдет себя нового?), где будет получать до сотни реальных пощечин за одно представление в обмен на монеты и беззаботный (или злорадный?) смех зрителей. Казалось, ход единственно верный: нельзя унизить того, кто сознательно унижает себя сам и умеет посмеяться над этим. Мнивший себя великим станет клоуном и возьмет себе говорящее имя Тот, что значит ДРУГОЙ, не Я. Самоотрицание состоялось?

Но образ клоуна Тота — один из самых сложных в пьесе. Попробуем достроить его, когда он был «всем»: скорее всего, считал себя человековедом и измерителем философских глубин, пророком в башне из слоновой кости (была такая в Петербурге), предположим, звали его философ и эстет, поэт и мистик Вячеслав Иванов или философ и символист Вл. Соловьев. Наш персонаж пророчествовал и срывал аплодисменты. Он не «говорил» — «вещал». Его не «слушали», ему — «внимали». А потом у себя под носом — этот прозорливец не рассмотрел, как зреют предательство и измена.

Апокалипсис может быть не одномоментным для всех, может быть и персональным — звучит в пьесе между строк. Вот и для этого кумира, пророка и повелителя умов ВДРУГ выключился свет жизни. А когда его убила собственная несостоятельность, уже его оболочка, физическая тень продолжила существование «среди народа», эксклюзивным клоуном на потеху — то есть «ничем» в его системе тогдашних ценностей.

Все сошлось: в цирке с такими клоунами всегда будет аншлаг. Публика обожает вышучивать дураков (так не сразу очевидна ее собственная глупость), к тому же клоун Тот получает тумаки ни за что (тогда не было слова «лох», но психологи знали: если у человека дела швах — приятно посмеяться над неудачником, которому еще хуже).

Но мудрец с удивлением, думаю, заметил, что «и тут, в провинции человеческого духа, — живут люди», в общем, открылась ему картина маслом передвижника Ярошенко под названием «Всюду жизнь»...

Клоун Тот по-прежнему видит характеры и судьбы насквозь; но теперь все его слова и советы — зряшный труд, его не воспринимают всерьез. Коль ты начал получать пощечины ото всех и отовсюду — не умничай, продолжай огребать! Снова «слава» и «популярность», которые так грели в прошлой жизни, настигли его, но жизнь и здесь скорчила свою гримасу.

Безошибочна догадка Леонида Андреева: когда на вселенской арене параллельно разыгрывается чудовищная мистерия Первой мировой войны — постулат «непротивление злу насилием» не работает, особенно в мире цирка... Отменен. И если индивидуальность самоликвидируется, никакое «существование оболочки» не спасет от поражения. Есть красная черта, до которой можно «пропускать пощечины». Так звучит в пьесе тема личности и ее ответственности перед собой.

В Цирке Жизни дрессуру проходят все: не только животные, но и люди. Одни становятся хищниками и раздают пощечины; другие — «деликатные организмы», травоядные — их получают, потому что не могут или не хотят увернуться.

Посмотрим, как, например, звучит в пьесе Андреева тема Адама и Евы новых времен. Все цирковое закулисье уверено, что жокей и наездница (эта пара физически красивых и здоровых молодых людей) созданы друг для друга. Добрые, наивные, оба бесхребетные, они не способны на поступок. Яблока в Эдемском саду уж точно не возьмут, на Древо познания не полезут. Но нет у них и самого главного, чтобы подтвердить звание многодетных прародителей «новых людей» — они не знают любви как жертвы, для них любовь — это «что ты дашь мне?». Это пародия на библейскую историю. Новые Адам и Ева в пьесе Л. Андреева выдрессированы под свой номер, его они и исполняют старательно изо дня в день.

Жокей Безано (Андрей Григорьев): «Я никого не люблю. Я даже говорить не умею, у меня нет слов, как у моей лошади». Наезднице Консуэлле (Эльвира Узянбаева) все люди кажутся «милыми и хорошими», даже сжигаемые похотью или грехом. Она бесстрастна. Добро и зло для нее не различимы. Природный человек, Маугли человеческих джунглей, воспитанница циркового закулисья и его простых истин. Образования и культуры — ноль. Конечно, граф хотел бы сохранить ее в виде tabula rasa — как чистую доску, на которой он потом напишет то, что понадобится ему. Оказалось, на чистой доске могут писать все.

В пьесе Л. Андреева у Консуэллы три выбора.

Перед трагическим финалом Тот будет уговаривать жокея Безано: «Вырвись из своего заколдованного круга — умчи ее, укради, сделай... что-нибудь!» Но новый Адам начала ХХ века так и не решается стать прародителем рода «новых людей». И новая Ева не готова «плодиться и размножаться» ради будущего человечества — девушка в андреевском варианте меркантильна и непроходимо глупа.

К молодому жокею девушка чувствует симпатию, но формулирует твердо: «Замуж за бедного не пойду. Можно за барона, с его титулом, деньгами и бриллиантами». Не знает, легковерное создание, чем расплачиваются за «райские кущи» в земных чертогах. Второй путь для нее — улучшать породу богатых негодяев, рожать «паучат» с генетическим изъяном.

В театральной версии псевдоЕва — вселенская наивность и «прелесть, какая дурочка», воды жизни темны для нее. Это эльф, цветок. Вымирающий вид... Ее вытопчет, сжует любое животное из этого циркового зверинца. Ей не выжить в горниле мирового страдания, каким видится ХХ век. И когда псевдоАдам не может защитить свою единственную, не хочет уехать, начать с ней новую жизнь, юная наездница доверчиво выпивает бокал с ядом, предложенный Тотом. Да, бог Тот — чужак, пришелец на нашей Земле, но он главный — в Царстве мертвых, туда и поманил доверчивую душу. Не захотела она ответить на чувство клоуна Тота, того не поняв, высмеяла, как «та», другая, из прошлой жизни. И Тоту будет некогда оплакивать прелестную жертву... Жатва смерти идет. Безо всякой поэтизации. В суете сует и всяческой суете барабанные палочки войны стучат в барабаны судьбы.

Вот и Безано, не способный жить, в смерти оказывается рядом — допивает ядовитое зелье. Они первые в галерее типажей пьесы, которые безвольно «пропускают пощечины», а в ХХ веке такой поведенческий алгоритм несовместим с жизнью.

Декаданс предполагает туманы идеологии. Поэтизацию смерти, фатальность зла. И все же для меня история, рассказанная в спектакле, не о победе вечной любви, а о поражении любви «не случившейся».

Хозяйка цирка Зинида — томная львица (роль гротескно исполнена Марией Козловой) — ля фам фаталь, само вожделение, она упивается властью над людьми, от нее зависимыми, и мучима «животной страстью» к молодому жокею. Ею правит пара инстинктов. Мадам — законченная хищница, она из тех, кто раздает пощечины.

Папа Брике (Николай Рожков) — типичный осел, он лишь номинальный хозяин, вечный соглашатель, подголосок своей жены. Его ассоциируют с носорогом (говорят, это животное имеет минутную память — если спрятаться от него за дерево — он через несколько секунд забудет, зачем бежал). Человек обыкновенный, медленно думающий, никому не делает зла намеренно, но и палец о палец не ударит, чтобы помочь.

Яркий тип хищника — граф Манчини, псевдоотец наездницы Консуэллы. Невообразимый в естественной природе гибрид прожорливого шакала с хвостатым павлином. Греховодник, лжец, ходячее чревоугодие и раскормленное самомнение. В этой роли Сергей Козлов, всегда победительно-обаятельный, просто неузнаваем (прекрасный грим, костюм, седина, пластика). Его антигерой напористо и последовательно идет к своим целям. Он использует подобранную когда-то девочку, как сберегательную книжку с процентным вкладом, и вот теперь пришло время «забрать дивиденды» — выдать ее замуж за кого-то состоятельного.

Завсегдатай цирка Барон (Альберт Мальцев) — этакий диковатый слон, двухдверный шкаф, совсем просто устроенный, любитель свеженьких девиц... Его шепотом называют пауком, он и плетет свои сети, торопя наслаждение.

Как неожиданны андреевские человеческие гибриды! Как узнаваемы из нашего сегодня, когда генетики полным ходом создают генно-модифицированные организмы... Например, бескосточковые апельсины с геном лосося или скорпиона. Такой цирк гибридов флоры и фауны Андрееву даже и не снился!

По мере развития действия спектакля, знатоки мифологии начинают подозревать, что таинственный клоун в обычном цирке-шапито — не просто страдающий персонаж — берите выше! — египетский надмирный бог Тот, неотвратимый распорядитель загробного устройства. Он отвечает и за мировой порядок, ведет протокол на суде мертвых и взвешивает души на весах справедливости. Его считали в древнем Египте всемогущим (из первой тройки) богом мудрости, времени и модератором словотворчества.

«Неужели? Ура! Наши в городе! — подумает доверчивый зритель, — конечно же, Тот делегирован в этот цирк, чтобы перед концом света — Апокалипсисом мировой бойни — «отделить агнцев от козлищ», людей-хищников от травоядных.

Возможно, именно так интуитивно чувствует прима цирка — главный стержень всей карусели — наша светлая Консуэлла. Она же Ева, она же Психея, она же Джульетта — так видят ее влюбленные окружающие. Символ Вечной женственности — неизъяснимый магнит для всех мужчин. Имя ее переводится как Утешение. Кажется, она любит всех, кажется, ее любят все. И она нужна всем участникам представления — без исключения. Одни нуждаются в ней своекорыстно, другие — из чистой любви к красоте и искусству. Ведь без Утешения в этом мире не может никто!

Такова одна из главных мыслей спектакля.

Можно бесконечно умничать и гадать: а почему, собственно, бог у Андреева — египетский? Черные мартирологи ежедневно печатают российские газеты того периода. Чтение их стало страшным ритуалом искать знакомые фамилии. Возможно, в какой-то момент, Л. Андрееву показалось, что «старуха с косой» явно орудует не одна?

Неужели Тот погружается в этот всемирный цирк, чтобы выбрать «заслуживших смерть» и выполоть все человеческие сорняки с корнем? Неужели он пришел за негодяями, прохиндеями, обманщиками и сутенерами? Уполномоченное Божество выкосит их (черных людей-животных широкой полосой) — и мир станет чище?

Как бы не так!

Тот (не аншлаговый клоун, а бог загробных дел) тоже влюблен в Консуэллу, как простой мальчишка. Она идеальна для него, вечного Пигмалиона, потому что наполнить можно только пустоту. Девушку он и заберет с собой на ТОТ свет. Сначала ведь забирают лучших? Тех, кто всегда пропускает пощечины... Милых и беззащитных. И даже Смерти нужно утешение.

Леонид Андреев интригует, не договаривает. Божество вселилось в свой земной аналог, чтобы проинспектировать мировой порядок и новые жизненные установления начавшегося ХХ века? Или потерявшийся, выпавший в цирк, как в осадок, человек болезненно представляет себя таковым? Думайте, мол, как хотите: либо божественный Тот снизошел до человеческого зверинца (сквозная метафора пьесы), либо мудрец наш сошел с ума.

Все, что веками трамбовалось в традиции и обычаи существования — вся жизнь российского века — разом рухнула в неведомые тартарары военных и революционных перемен. Ох, и покувыркает жизнь, поприжмет людей в их прекраснодушных мечтах. Одних искорежит, других просто приберет на кладбище. Всем добавит морщин и жесткости.

Инстинкты уже правят! Рулят! Они выжирают из живой плоти «деликатных организмов» последние сладкие куски невинности, чистоты, платонической любви и жертвенности.

И люди все больше превращаются в стадо животных: цирковых, дрессированных. У каждого — свой привычный номер на Сцене Жизни, свое Колесо Судьбы, из которого так трудно выскочить.

Почему животное начало вообще побеждает духовное в человеке? Да потому, что оно с зубами, когтями и витальной силой. А духовное — всего лишь тонкий слой — поддерживается культурой, этическими и религиозными табу. Выбить эту подпорку — обречь человека на самоубийство. Массовое Добро сильно, когда его поддерживают общественная солидарность и общественное мнение. Убери их, искази звучание — и все!

Цирк зверей Леонида Андреева для нас сегодня — очень современное кривое зеркало, в котором через смех и шуточки проступает трагедия века, вечная трагедия миллионов «деликатных организмов». Как спасаться в такие времена статистам цирковой мистерии? На что опираться? Подставлять щеку и получать пощечины? Или увернуться? Соскочить с колеса судьбы или крутить привычное?

Всегда с тоской думаю о том, что неустройство нашей жизни объективно гнездится в том, что так невосполнимо много лучших людей чести и благородства (самых преданных, талантливых, умелых) погибло, не продолжив свой род, в опустошительных войнах ХХ века!

«Деликатные организмы» обречены во время социальных катаклизмов. Хотя негодяев и злодеев меньше — но они лучше организованы, и это факт. Значит, «добро должно быть с кулаками», говорит своей премьерой орловский театр «Свободное пространство». Новый театральный сезон открыт громкой заявкой на глубину понимания времени, в котором живем.

Услышим ли этот голос?

Если Шекспир считал, что «весь мир — театр», то Андреев предупреждает своей пьесой: присмотритесь, скорее, это цирк «во время чумы», ведь здесь «каждый сам за себя».

Цирк зверей и людей — это мироздание, в котором красота — хрупка, хрустальна; сострадание — бездеятельно и молчаливо; банковский счет беззастенчиво нахрапист, а пороки человекообразных ГМО при свете софитов так ясно видны, так гротескны и так узнаваемы... И так непобедимы?