Зачеркнутый лик любви

«Мысль семейная» является настолько неоспоримо вечной, что никогда не ослабит своего влияния на темы, сюжеты, идеи произведений всех родов и жанров, времен и народов, авторов и героев.

И не сойдут со сцены в прямом и переносном смысле истории о взаимоотношениях людей, связанных кровным родством, одним местом проживания, едиными воспоминаниями. И не оставят они равнодушными зрителя, читателя, критика, филолога, потому что это касается каждого из нас независимо от возраста, профессии, имущественного ценза, привычек и увлечений. Есть роли, закрепленные природой, из них выйти трудно, но можно, а сейчас даже и модно.

Мужчина и женщина

Но мы обратимся к довольно оригинальной трактовке семейных отношений, которую предлагает современный режиссер Олег Михайлов в своей пьесе «Клятвенные девы». В Орле она была воплощена 8 октября на сцене театра «Свободное пространство» питерским режиссером Владимиром Ветрогоновым, и, думаю, в нашем городе ей суждена долгая и продуктивная жизнь.

В основе драмы лежит старинная албанская традиция считать дом, семью полноценными только при наличии в них мужчины. И если представитель сильного пола по объективным причинам отсутствует, то его место должен занять двойник, этакий симулякр, возлагающий на себя бремя бытовых хлопот и устоявшихся представлений о моральной норме. Поскольку в человеческой цивилизации половой выбор невелик, место главы семьи при отсутствии такового занимает женщина, девственница, принимающая на себя роль мужчины, становящаяся бурнешей. Теперь она будет носить имя, одежду мужчины, думать и поступать, как он. По сути, это человек, отказавшийся от собственной природы, личности, судьбы, обрекающий себя на вечный маскарад, ставший реальнее жизни и опаснее ее, ведь теперь каждый миг существования требует гигантского напряжения воли и сил, чтобы доказывать, что ты еще главный, тебе все подвластно, ты единолично определяешь вектор сущего, а не оно подчиняет тебя себе или вообще смеется над тобой. Более сильный, ответственный и властный оказывается приставленным к родственникам в качестве вечного надзирателя и, в конце концов, становится палачом.

Поведение центрального персонажа (женщины в роли полноправной хозяйки), при всей экзотичности места действия и бытового обрамления, зрителя не особо удивляет: сильным женщинам согласно нашей литературной традиции не нужно надевать штаны, чтобы чувствовать себя главной. Госпожа Простакова в фонвизинском «Недоросле» не разбирает ни правых, ни виноватых, Кабаниха в «Грозе» Островского держит дом крепкой вдовьей рукой, о безнаказанном самодурстве барыни из «Муму» и говорить не приходится.

Конечно, эпохи войн и революций накладывают на женский облик свой отпечаток, который опять-таки может трактоваться кардинально противоположно. Вот профессор Преображенский в повести Булгакова «Собачье сердце» задает юноше, оказавшемся женщиной, членом домоуправления Вяземской, вопрос: «Вы мужчина или женщина?». И признание вызывает краску на лице бесполого революционера. А Вишневский в «Оптимистической трагедии» прославляет женщину-комиссара, подчинившую и видом, и действиями анархическую команду.

Энциклопедия насилия

У Олега Михайлова дядя Кеки (Нонна Исаева) и заложник обстоятельств, и их жертва одновременно, правда, узнаешь это по мере развития сюжета, а понять до конца суть личностного конфликта практически невозможно. Старуха (Татьяна Шмелева) рассказывает, как девушка-красавица Кекилия воспитывалась отцом, не дождавшимся сыновей, как мужчина и в расцвете лет сама выбрала, отказавшись от замужества, путь бурнеши, чем навлекла на семью месть отверженного жениха, по сути, оказавшись пусковым механизмом кровавых перипетий.

Спустя несколько лет семья, потерявшая реального заступника, явно заражается стокгольмским синдромом: доморощенный террорист при немом согласии ближних и под эгидой традиции разгоняет маховик насилия. Кеки в доме, населенном женщинами, моют ноги и целуют руки, ненавидят, но не могут представить жизни без него, проклинают, но верят, что он даст защиту или хотя бы придаст вес в этом примитивном социуме. Страшно? Да! Но и узнаваемо. Режиссер явно адресует публицистический пафос своего драматического высказывания современнику-соотечественнику, потерявшему грань между опасностью зримой и вымышленной, ставшему жертвой обстоятельств, когда самозванец берется вершить его судьбу.

Тема насилия стала как-то особенно востребована в наши дни. Чтобы осознать это, достаточно посетить премьеры всех орловских театров. Но пьеса О. Михайлова доказывает, что насилие, возникающее извне в виде врагов, предателей и провокаций, — вещь страшная, но обратимая (хотя идеализировать ее все же вряд ли стоит), а самоизоляция от радостей и возможностей мира — это медленный, но верный суицид, не преследуемый по закону и моральным нормам, а еще это тотальное истребление в окружающих людях всего человеческого (и тут обе тирании оказываются идентичны). Об этом свидетельствует полное отсутствие улыбок, радости, смеха в доме Ракипи.

Когда-то прекрасный юморист Надежда Тэффи поделилась таким наблюдением: «Человекообразное не понимает смеха. Оно ненавидит смех, как печать Бога на лице души человеческой». Да, в пьесе однозначно показано, что отказ от образа и подобия Божия и пренебрежение наставлением «радуйтесь и веселитесь» лишает человека движения вверх по духовной вертикали, он застревает в трущобном пространстве и вязком времени, и теперь его главные состояния страх и траур. Постепенно пропадает водораздел между абсурдом, суевериями, обычаями, традициями, а духовная слепота усугубляется, и человек начинает ненавидеть себя и всех окружающих, независимо от степени родства. Ярчайшим примером является Теута, младшая сестра Кеки, в блистательном исполнении Маргариты Рыжиковой.

Спектакль оказывается ужасающей энциклопедией насилия над женщиной: о главе дома сказано достаточно, Лири (Виктория Саленкова) уже десять лет прикована к инвалидной коляске после ранения в бою между кровниками, Эдона (Олеся Балабанова) отказывается говорить после зверств, которые сотворили с ней солдаты на последнем месяце беременности, Розафу (Эльвира Кузнецова) выдают замуж за идиота и пытаются получить от этого брака наследника. Гибель мужчин на этом фоне представляется радостной участью, которая милосердно уготована сильному полу.

Ключи к разгадке

Отдельного разговора заслуживает символическое наполнение спектакля, в котором доминируют образы ограничительно-герметичные: дверь, шкатулка, сейф. Продолжить этот ряд вполне может «душа», призванная вмещать в себя благодать мира и изливать ее на всех и вся, а на деле закованная в цепи диких предрассудков, патологической подозрительности и рабской покорности. Кстати, знаковой фигурой этого дома становится бездушное существо — идиот Сали, которого держат на цепи в дальней комнате, скрывая ото всех его истинное состояние.

В доме будто бы почитают мать Терезу, ее портрет висит на стене и является заставкой ноутбука, но, по сути, облик христианской подвижницы является языческим оберегом и проявлением вульгарного патриотизма — она тоже была албанкой. Смысл ее христианского подвига во имя людей здесь не может быть понят, так как из уклада жизни этой семьи изъята гуманистическая сердцевина, а любовь, главный дар Нового Завета, заменена на ненависть. Кровь — единственная валюта в этом мире, кровь сочится в каждом воспоминании, кровью обрызганы распашонки еще не родившегося ребенка, в любом случае обреченного родственниками на смерть.

Драматург назвал свое произведение драматической притчей, несмотря на то, что в ней нет временной универсальности и метафизической обобщенности, а ближе она кажется к этнической драме. Очевидно, жизнеустройство в столице Албании Тиране (более вымышленной, нежели реальной) представляется ему неким символическим отражением мировых процессов, кажется достаточно философичным, чтобы стать назидательным.

Как бы то ни было, вдумчивый зритель, безусловно, не останется равнодушным к этому сценическому эксперименту и долго еще будет искать ключи к разгадкам человеческой психологии, которую так достоверно воспроизвел великолепный женский «секстет» орловского театра.