Жизнь как мгновение и как вечность

Потрясение, испытанное на спектакле по пьесе Э. Шмитта «Оскар и Розовая Дама», сродни такому пробуждению

— Мне такое нельзя смотреть, — говорила своей спутнице, выходя в антракте из зала, пышнотелая ухоженная дама с модной стрижкой. Придерживая одной рукой розу, старательно упакованную в сияющий ожиданием пакет, другой она смахивала слезы быстрым, словно случайным, непрошенным, неуместным жестом. Все перевернулось с ног на голову. Нам кажется стыдным плакать, словно это украсть. Становится неловким проявлять чувства, которые из самых глубин, — гарантий никаких, что тебя поймут. Ориентируемся на реакцию окружающих, забывая жить.

А ведь жизнь идет именно сейчас, сию минуту, в это самое мгновение. Если мы постоянно будем прятать свою истинную суть, то вскоре вообще забудем, какие мы есть настоящие, а какие — придуманные, истерзанные навязанными ролями суматошной гонки, которую и жизнью-то порой называть не хочется.

А что у нас есть, кроме настоящей, непритворной Жизни? Только Любовь. Но и здесь заморочек хватает: хотим любви, страстно жаждем ее, но боимся до ужаса. Сами боимся, да еще и другим любить не позволяем... И учим, учим, учим друг друга, как нужно любить, словно это мы ее придумали, а не она нас.

И еще одна совершенно непритворная, непридуманная вещь есть у каждого из нас — это Смерть. Кто-то говорит, что она — самый лучший советчик, потому что никогда не лжет. А кто-то утверждает, что она — просто еще одно дело, которое нам предстоит сделать в течение жизни.

Три вечные темы, на которые мы не устаем говорить, с которыми связаны все наши страсти и воздыхания, слезы и восторги, тихие ненавязчивые печали и неукротимая ревность.

...Не было зала, не было! Ни-ко-го вокруг и рядом. Только я и Жизнь, Любовь, Смерть. Я не смотрела на сцену, я там была.

А потом я шла по улице, и нежный порхающий снежок, словно в утешение, ложился мне под ноги, на ночную несуетную дорогу, осветляя её.

Давно не приходилось плакать в театре, в том числе и в ТЮЗе, в последнее время словно отыгрывающем какую-то повинность, отсмеивающемся на десять лет вперед, скачущем и танцующем нон-стоп.

Тяжело, когда тебя недооценивают, не предоставляя возможности думать. А думать для Homo sapiens — это не развлечение, а обязанность. Мыслящие все-таки. Но было бы неправдой сказать, что таких попыток театр, призванный влиять на души людей, не предпринимал.

Общеизвестно, что и подбор материала, и выбор актеров напрямую связаны с состоянием души художественного руководителя театра. В поисках самого себя в себе самом и в мире А. А. Михайлов, кажется, нашел. Дай Бог. Дай Бог каждому из нас понять, что не через разум или тело приходит Главное, но через сердце. В нем всю жизнь каждый возводит тот единственный храм, где хранится самое чистое, самое светлое, истинное. И прикосновение к нему переворачивает все наше существо, заставляет очнуться ото сна, в котором некоторые пребывают до последних своих дней.

Потрясение, испытанное на спектакле по пьесе Э. Шмитта «Оскар и Розовая Дама», сродни такому пробуждению. Миг и Вечность соприкоснулись. Один день равен десяти годам: благодаря мудрой сиделке — Розовой Даме, больной лейкемией ребенок за десять оставшихся ему дней проживает целую жизнь с полной ответственностью за каждый сделанный шаг. Успевает повзрослеть, полюбить, постареть и... примириться с неизбежным.

Елена Крайняя гениальна. Гений — он и в провинции гений. Даже эпизодические роли, в которых она занята, остаются в памяти сердца навсегда. Я наблюдаю за творчеством Елены более четверти века и тихо-тихо, в кулачок, скорблю оттого, что так редко организуются встречи с настоящим Мастером.

Елена — не просто актриса, она именно Мастер. Неведомыми нам способами она изменяет пространство, трансформирует его, сжимает, расширяет, наполняет, не диктуя свое, а, позволяя желаниям, мыслям и настроениям зрителя формировать зону сердечных взаимодействий. Именно взаимодействий.

— Мне что Бог дал, то я отдаю. Я же понимаю, что мне помогают Силы, — говорит Елена. — А потом и зал возвращает все, затраченное тобой. Сполна возвращает.

Динамичное партнерство Е. Крайней (Оскар) и С. Нарышкиной (Розовая Дама) звучало таким гармоничным аккордом, что все остальное по инерции представлялось уместным, логичным и наряду с этим — пронзительно-проникновенным. Голубая до прозрачности Пегги (Т. Исакова) балансирует на грани жизни и смерти, как гимнастка на бревне, «подкормленный» детским шоколадом Попкорн (С. Иванов), кажется, вот сейчас уверенно вмажет, как и обещал, потому что это его девочка.

Но главное действующее лицо присутствует, отсутствуя. Это Бог. Это всеобщее Прощение. Маленький умирающий мальчик понимает то, что потемки для отмеченных морщинами: смирение — это жизнь с миром в душе. Никто не виноват. Просто такая жизнь. А выбор состоит в том, чтобы или негодовать и сетовать по поводу не устраивающего тебя сюжета, ил и же прожить этот срок достойно.

— Я понял, — говорит Оскар, — вы все тоже умрете.

Это — естественно. Не надо притворяться, отводить глаза, являть скорбь. Нет трагедии, есть Путь. И все три неотъемлемых составляющих этого Пути — Жизнь, Любовь и Смерть равно значимы и весомы. Принять это и есть смирение, которое многие культуры и учителя человечества называли высшей мудростью.

Китайские мудрецы утверждают, что верх глупости — искать мудрость вне себя. Только обратив свой взор внутрь, в собственное сердце, мы постигнем бесконечные просторы Вселенной и найдем главный закон, который стоит выше гордыни, выше самомнения, превыше всяких надуманных теорий. И выражается он простыми словами, которые перед своим уходом написал и повесил над кроватью Оскар: «Разбудить меня дано только Богу».

Повезет тем, кому удастся проснуться еще при жизни.