Писатель, поэт и журналист Владимир ЕРМАКОВ о спектакле «ВЕСЕЛЫЕ ЖЕНЫ ВИНДЗОРА»
НЕКСТАТИ «Орловский вестник» № 34 28 октября 2016
ДЛЯ ТЕХ, КТО ПОНИМАЕТ
Складывая впечатления от театральной постановки в дежурную рецензию, автору надо отдавать себе отчет, что его суждение всего лишь частное мнение, обусловленное житейским опытом и художественным вкусом. Поэтому честному рецензенту лучше сразу оговорить относительность сказанного. Как это сделал Карел Чапек, написавший едва ли не лучшее эссе о театре: Мы не намерены притворяться, что понимаем театр; его не понимает никто — ни люди, состарившиеся на подмостках, ни самые искушенные директора театров, ни даже газетные рецензенты... театр сродни военному искусству и азартной игре — никто заранее не знает, какой получится спектакль. 1) Что совсем странно, — если (с божьей помощью) на премьере все получилось как надо, — все равно не понятно, что именно получилось. Может, только на сороковом представлении, когда игра проникнется рутиной, значение спектакля в репертуаре театра определится само собой.
Театр «Свободное пространство» открыл сороковой сезон. Открыл в родных стенах, до конца еще не обустроенных после затяжного ремонта. Кто пришел на открытие, попал на (в) «Мышеловку», поставленную Александром Михайловым для (на) любителей легкого жанра. Мюзикл Александра Журбина по пьесе Агаты Кристи работает на разрыв стереотипов — трагизм фабулы и лиризм музыки порождают психологический контраст, опосредованно отражающий душевный конфликт между чувством справедливости и чувством милосердия.
В скором времени последовала вторая премьера, обозначенная в афише —
Уильям Шекспир
ВЕСЕЛЫЕ ЖЕНЫ ВИНДЗОРА
Лирический фарс в 2-х действиях.
Режиссер Александр Михайлов.
Художник Мария Михайлова.
Итак — Шекспир. Классическая комедия — старинное лекарство от меланхолии: проверенное средство для укрепления духа, ослабленного трудной и нудной злобой дня. Тем более привлекательно для театрала имя Шекспира, гарантирующее серьезное отношение театра к делу развлечения.
Настоящее искусство не подвержено времени, потому что в его основе лежит нечто вечночеловеческое. Компьютерная программа сообщает, что такого слова в словаре нет; что ж, дело литератора — расширять пространство языка. А дело режиссера — расширять пространство сцены. Репертуарная стратегия театра «Свободное пространство» может быть определена как оптимизация культурного контекста. А сверхзадача — воспитание чувств. Александр Михайлов как художественный руководитель выстраивает репертуар таким образом, чтобы театральное действие шло навстречу ожиданиям публики, — но так, чтобы до главного зритель доходил своим умом. Чтобы в афише сезона, словно в магическом зеркале, отражались призраки прошлого, образы настоящего и грезы грядущего. Если идея театра может быть выражена как идеологема, для этого наилучшим образом подойдет заглавие философского трактата Артура Шопенгауэра — мир как воля и представление. То, что происходит на сцене, суть наведенная галлюцинация, целью которой является расширение массового сознания
По воле режиссера труппа явила на сцене веселое представление в жанре лирического фарса. Перезагрузка классики — дело непростое: в процессе работы над актуализацией хрестоматийного текста ожидания уравновешены опасениями. Хватит ли творческого потенциала для актуализации содержания в зрелищном плане? Насколько близка нам тематика и поэтика шекспировского театра?
Все получилось, и получилось замечательно. В атмосфере выбранной пьесы смешиваются меланхолический туман от Темзы и свежий ветер пасторальных лугов, чад таверны и дым камина, — а в воздухе спектакля, поставленного здесь и сейчас, стоит пыль столбом... у этой пыли тонкий привкус родной действительности. В сценической условности обстоятельств места и действия таится тайна театра: видение жизни в двойных координатах — взаправду и понарошку.
Удачна и успешна сценография Марии Михайловой. Конструктивная механика декораций наделяет игровое пространство прагматичной подвижностью. В стилистике декоративных элементов и сценических костюмов довлеет броская красивость поп-арта, что не случайно: культура 50-х годов для поколения, выросшего в стиле хай тек, выглядит как пасторальная старина. Стечение разнородных стилистик размывает исторические параметры: действие происходит во время оно — время, не заполненное событиями и неподвластное календарям. Так же внеисторичны костюмы, как будто закупленные оптом на карнавальной распродаже; впрочем, сценическим персонажам они в самый раз: по ходу действия интрига то и дело сворачивает в клоунаду, а после возвращается обратно, чтобы смешать нелепое и недоброе в единое житейское дело.
То, что сделал режиссер, не столько модернизация шекспировского контента, сколько постмодернизация. В основу собственного перевода и своего подхода Михайлов положил отношение к фабуле как материалу театральной игры. Стихия грубоватого комизма, насквозь пронизывающая нехитрое строение сюжета, выносит намерения артистов за тесные рамки обрисованных характеров. Если не сверять ход спектакля с оригиналом пьесы, понять, где проделки персонажей переходят в проказы исполнителей, порой довольно затруднительно. В пользу такого решения должно сказать, что эта артистическая вольность заложена в прагматике елизаветинского театра, откуда родом веселые виндзорские жены (они же проказницы, насмешницы, кумушки — в зависимости от языковых пристрастий переводчиков).
Может быть, чтобы передать специфику сценической речи, рецензию на спектакль следовало бы писать нерифмованным александрийским стихом? Скажем — так: Что мы Шекспиру? Что нам до Шекспира? // А вот, поди ж ты, — мы переживаем! // Как будто он над нами посмеялся, — // Но так умно, что обижаться глупо...Et cetera. Нет, напрасное дело! прелесть спектакля словесными ухищрениями не передается; чтобы читателю получить полное представление, ему должно стать зрителем. Чтобы потом сравнить свои впечатления с мнением рецензента. Конечно же, в свою пользу.
Фабула спектакля известна донельзя: не рой другому яму — сам в нее попадешь. Особенно, если за дело возмездия возьмутся оскорбленные женщины. Сплетение ловких плутней и лукавых проделок настолько забавляет зрителя, насколько у него развито чувство комического. В самом деле, — Как обаятельны (для тех, кто понимает) // все наши глупости и мелкие злодейства // на фоне Пушкина... 2) Или, как в нашем случае, в тени Шекспира. Для тех, кто понимает грустную прелесть иронического морализма, комедия нравов, представленная на сцене театра, представляет прямой интерес.
Театр позволил себе некоторые вольности, доставляя тем самым удовольствие продвинутым зрителям, способным оценить шутки с Шекспиром. К примеру, пастор, в оригинале представленный как уроженец Уэльса, английского захолустья, в спектакле характеризован южнорусским говором, снижающим его претензии на образованность, а экстравагантный доктор, обладающий напористым характером, из француза преобразован в драчливого китайца; актуальные отклонения придают больше куража актерам и дают больше кайфа зрителям. Свои фишки есть в каждой роли, отчего спектакль воспринимается непосредственно, — без холодного глянца, свойственного ритуальным обращениям к классическому репертуару.
Что хорошо в михайловской постановке, — обязательная любовная коллизия сведена к чистой условности; банальная мелодрама отходит на задний план, уступая авансцену оригинальному трагифарсу. Прочерченные гением Шекспира гиперболы становятся метафорами. О, злонамеренный и злополучный сэр Джон Фальстаф! в твоей крупной фигуре и мелкой натуре мы видим ближнего своего... Осуждая его беспутство и бесстыдство, мы как бы освобождаемся от бремени собственных грехов, совершенных по глупости и без радости.
Успех этой шекспировской комедии зависит, прежде всего, от удачного исполнения главной роли. Сэр Джон Фальстаф, брутальный паразит, живущий от пуза, не столько тип, сколько архетип: homo vulgaris 3), без всяких на то оснований присвоивший статус very important person. 4) В эпилоге исторической хроники, где этот литературный монстр явлен впервые, Шекспир обещает публике новую встречу с ним. В этой истории, насколько я знаю, Фальстаф умрет от испарины, если его уже не убил ваш суровый приговор. 5) Как мы знаем, Шекспир не угадал судьбы своего героя. Вероятно, автор незаметно для себя проникся снисходительным сочувствием к этому нелепому персонажу. В нравственной терпимости, формирующейся в русле ренессансной философии, мы можем обнаружить начала моральной толерантности, ныне переживающей кризис.
Сэр Джон Фальстаф, хвастливый ветеран героического разврата, в размеренном мире устоявшегося порядка вещей существует как пережиток смутного времени. Претензии и терзания старого борова нас смешат... но и (вот ведь какая штука!) немножко смущают. Особенно в финале. Валерий Лагоша так нарочито представил коварства и мытарства Джона Фальстафа, что и в наши сердца начинает стучаться милосердие. Когда положительные герои подсчитывают моральную прибыль от респектабельности, а юные любовники поглощают друг друга в законных объятьях, наше сочувствие тянется к нелепому рыцарю глупого образа, выставленному на посмешище и отданному на позорище.
Однако короля, даже низвергнутого, делает свита, — и без наработанного контекста образ Фальстафа провалится под собственной тяжестью; его роль в сюжете поддержана слаженным действием всех действующих лиц. Что отличает труппу театра — сбалансированное сочетание собранности и сыгранности. Хорошо темперированный спектакль, тщательно отлаженный по мизансценам, легко скользит по канве сюжета от пролога к эпилогу. Удачное распределение ролей позволяет артистам в рамках режиссерского замысла проявить изобретательность и изощренность, характерную для творческого почерка артистов михайловской выучки.
Графически выразителен Михаил Артемьев в контрастной роли мистера Брода, ревнивца. Кажется, что Альберт Мальцев, сыгравший парную роль мистера Пейджа, намеренно растушевал контур образа, чтобы не оттягивать внимание на себя. Зато Юрий Мартюшин (пастор Эванс) и Сергей Козлов (доктор Казус) довели свои роли до гротеска, как бы воспроизводя вероятную манеру игры тех стародавних времен, когда пьеса была поставлена впервые.
Согласно заглавию и замыслу пьесы, в сюжете доминируют на сцене женщины — и на нашей сцене эта ситуация реализована в полной мере. Мария Козлова (миссис Брод) и Елена Шигапова (миссис Пейдж) захватывают внимание с первого выхода и не отпускают до финала. В другом составе эти роли играют Светлана Нарышкина и Ирина Агейкина, — и те же персонажи играют другими красками. Все то же — и все иначе. (Реплика в сторону: Боже, какие же это непостижимые существа — женщины! а мы с ними так запросто обращаемся...) Запоминаются и другие актерские работы: Оксана Иконникова в роли миссис Куикли довела амплуа сводни до театрального эталона; Елена Симонова и Андрей Григорьев в роли счастливых влюбленных несколькими мизансценами обозначили положительный полюс комедии, ее позитивный смысл.
Что всегда удивляет и радует в практике театра — мастерство актеров, занятых в эпизодических ролях. Даже проходные персонажи, нужные лишь для продвижения сюжета, в изображении Владимира Крашенинникова и Олега Котова, Станислава Иванова и Ростислава Билыка разрастаются до полнокровных характеров, удерживающих внимание зрителя на переходе от эпизода к эпизоду.
Что еще замечательно, — креативные инкрустации в общем плане спектакля: потешные потасовки карнавальных масок или показательные прогулки дам с собачками. Хорошо смотрится танцевальный дуэт юных любовников на роликах, — номер откровенно показной и слегка хулиганский. Наличие неожиданных и необязательных интермедий прибавляет зрелищу увлеченности и убедительности.
И все-таки — насколько актуален спектакль? Или, как спрашивают в таких случаях ответственные лица, во всякой несерьезности подозревающие непочтительность, — в чем его мораль? Ну, кому не можется без морали, пусть запишет на лбу финальную реплику Фальстафа, — Вот пример того, как умный человек может остаться в дураках, ежели ум его занят глупостями! 6) Воистину так. Мессидж спектакля несет надежду: пока мы способны видеть в себе смешное, мы можем отвращать от себя страшное. Залогом тому великие комедии Шекспира, одну из которых с азартом и талантом разыграли актеры театра «Свободное пространство». К посрамлению самонадеянных дураков и прославлению честных женщин. И к удовольствию зрителей.
1) Карел Чапек «Как ставится пьеса».
2) Булат Окуджава «На фоне Пушкина...».
3) (лат.) — человек обыкновенный.
4) (англ.) — особо важная персона.
5) Уильям Шекспир «Генрих IV (Часть вторая)».
6) Уильям Шекспир «Виндзорские проказницы».
01.10.2016
